Потом бабушка сильно удивила меня, сказав:

— Омар, твой отец очень сердится, что ты уехал из Афганистана. Он приказывает тебе вернуться.

Ошеломленный, я стал ее расспрашивать:

— Почему он сердится? Он не сердился, когда Абдулла вернулся в Саудовскую Аравию. Почему он зол на меня?

Она только произнесла:

— Я не знаю причин, по которым сердится мой сын. Он твой отец. Поезжай, Омар. Поезжай и выясни. Твой отец приказывает тебе это.

Это неожиданное послание совершенно выбило меня из колеи. Ни один сын не посмел бы проигнорировать такой ясный приказ отца. Но что заставило его отдать этот приказ?

Я обдумывал разные варианты. Возможно, это было как-то связано с Абу-Хаади. Может быть, отец провел специальное расследование, выясняя, почему я не вернулся из Сирии? И установил, что это как-то связано с предостережениями Абу-Хаади в отношении секретной миссии. И хотя Абу-Хаади всего лишь сказал мне, что мне надо бежать, даже эта информация угрожала его жизни — его могли казнить за измену.

Просил ли отец мою мать рассказать ему о наших с ней разговорах? Мать никогда не выдаст меня отцу по своей воле, но если он задаст прямой вопрос, она не посмеет солгать.

После целой недели раздумий и колебаний я решил сделать то, чего поклялся никогда больше не делать — вернуться в Афганистан.

Но поездка будет короткой. Съезжу ненадолго и вернусь.

Путешествие было сопряжено с такими трудностями, что я едва не повернул назад на афганской границе. Пока три недели готовился к самой опасной части поездки, чуть не убедил себя отказаться от своей затеи. Почему я должен повиноваться отцу? Сердечная связь между нами порвалась уже давно. Но чувствовал, что меня тянет туда против моей воли.

Вероятно, наше прощание с отцом не было достаточно полным и окончательным.

После весьма безрадостной и неприятной поездки мои глаза снова увидели кандагарскую базу.

Мать и братья с сестрами прыгали от счастья, увидев меня. Они подумали, что я вернулся, чтобы остаться. Я отвел мать в сторонку и сказал ей:

— Мама, бабушка Аллия сказала, что отец приказывает мне вернуться. Ты что-нибудь об этом знаешь?

Она покачала головой:

— Я ничего не слышала о таком приказе.

Проведя еще немного времени с матерью, отправился искать отца. Из-за слов бабушки я опасался, что наша встреча будет весьма драматичной.

Я искал его день или два, но не мог обнаружить, где он находится.

Наконец я заметил его. Отец шел умыться перед молитвой. Я быстро подошел к нему, боясь упустить.

— Отец, — сказал я, — я вернулся. Бабушка передала мне, что ты хочешь меня видеть.

— Сын, — ответил он с неожиданной улыбкой, — тебе не было нужды возвращаться. Ты рисковал напрасно.

Отец отвернулся от меня, умыл лицо, руки и ступни, а потом вошел в мечеть, чтобы помолиться.

Я стоял ошеломленный. Что же произошло? Я проделал этот длинный путь по опасным дорогам — и ради чего? Уж конечно, бабушка не передала бы мне послание от отца, если бы он не давал ей такого поручения.

Я озадаченно потряс головой. А потом отправился искать моего друга Абу-Хаади.

Тот не слишком мне обрадовался.

— Омар! — воскликнул он. — Что ты делаешь в Кандагаре?

Я рассказал другу о том, что передала мне бабушка, и о реакции отца. Абу-Хаади подумал несколько минут, а потом, убедившись, что мы одни, прошептал:

— Ты же знаешь своего отца, Омар. Когда твоя бабушка была здесь на свадьбе, твой отец, вероятно, скучал по тебе. Возможно, он загрустил, что потерял еще одного сына. Вероятно, у него случился приступ гнева, и он выразил свое негодование. А к тому времени, как ты получил от бабушки послание и вернулся, много воды утекло, и он забыл свой гнев.

Объяснение Абу-Хаади было не хуже любого другого.

А потом Абу-Хаади опять вернулся к старым предостережениям.

— Омар, — сказал он. — Даже не думай оставаться здесь. Возвращайся к своей новой жизни. Большой план все еще в силе. Это произойдет. Тебе надо быть как можно дальше. Я думаю, что многие из нас погибнут.

Мой друг решил подкрепить свои объяснения с помощью демонстрации.

— Помни, Омар, — сказал он, — прежние миссии были вот такими. — Он опустил ладонь почти до самой земли. — А новая миссия будет вот какого размера, — он поднял ладонь высоко над головой.

Ему удалось меня убедить.

— А как же моя мать? — напомнил я.

— Попытайся снова уговорить ее уехать. Я не знаю, когда случится это большое событие, но уверен, что момент приближается.

Я поверил Абу-Хаади. Теперь я должен уехать, и на этот раз навсегда.

Я остался на несколько недель, чтобы серьезно поговорить с матерью. На этот раз она не была беременна, так что подходящего предлога просить об отъезде не представлялось. Но я сказал ей:

— Мама, если ты не сможешь уехать со мной, все равно ты должна покинуть Афганистан. Прошу тебя, попроси у отца разрешения. Вдруг он тебе его даст.

Впервые в глазах матери я увидел тревогу. И надеялся, что мои предостережения пересилят ее наивную веру в то, что все в этом мире заканчивается хорошо.

Я хотел в последний раз повидать отца, сказать ему прощальные слова, но он все время куда-то спешил. Мне ни разу не представилось возможности остаться с ним наедине и поговорить. Я еще не видел прежде, чтоб он был так занят — то со своими людьми, то с какими-то многочисленными посетителями, — даже летом 1998 года, когда готовился взрыв американских посольств.

Я подумал: вероятно, отец планирует то самое большое событие, которого боялся Абу-Хаади.

Я попрощался с Абу-Хаади. У сурового солдата на глазах выступили слезы, когда он произнес:

— Омар, мы больше не увидимся в земной жизни, но мы встретимся с тобой в раю.

Труднее всего было прощаться с матерью, братьями и сестрами, с болью в сердце осознавая, что мы, наверное, уже никогда не увидимся.

Когда я расставался с матерью, в последний раз сказал ей:

— Прошу тебя, мама. Оставь это место. Возвращайся в реальный мир.

Приезд моего сына снова всколыхнул поутихшую тревогу. Я не могла думать ни о чем, кроме его предостережений. Впервые я почувствовала, что Омар прав, что мне лучше покинуть Афганистан. Впервые за все годы брака с Усамой хотела взять детей и вернуться в дом своей семьи в Сирии. Но у меня не хватало храбрости заговорить об этом с мужем.

Я начала непрерывно думать об отъезде, стала одержима мыслью выбраться из Афганистана. Однако не хотела уезжать без моих детей, по крайней мере тех, кто еще не связал себя узами брака. А это Абдул-Рахман и четверо младших — Иман, Ладин, Рукхайя и Нур.

Четверо моих детей — Саад, Осман, Мухаммед и Фатима — имели здесь супругов и поэтому были привязаны к Афганистану. Я знала, что они со мной не поедут.

Я боялась поговорить с Усамой, пока не измучилась вконец. Тревоги Омара стали моими тревогами. Когда эти тревоги переросли в жуткий страх, я наконец осознала, что стану счастливее, если хотя бы попытаюсь поговорить с мужем. Если Усама мне откажет, то приму всё, что мне пошлет Господь. Если скажет «да», то приму это как знак, что должна уехать.

Жаркое лето заканчивалось, наступил август. И тогда я решила, что пришло время поговорить с мужем. Не желая тратить свои нервы попусту, спросила прямо:

— Усама, можно мне поехать в Сирию?

Усама не шевелился. Он долго смотрел на меня, раздумывая. За годы нашего брака Усама не раз говорил, что все его жены вольны уехать в любое время, если захотят это сделать. Он сказал:

— Ты хочешь уехать, Наджва?

— Да, муж мой. Я хочу поехать в Сирию, в дом своей матери.

Мы с мужем не говорили о разводе, потому что я об этом не просила. Я только хотела уехать в Сирию с младшими детьми.

Усама спросил:

— Ты уверена, что хочешь уехать, Наджва?

— Я хочу поехать в Сирию.

Он кивнул, лицо его погрустнело. Он сказал: