После десяти дней такого преследования отец в конце концов прислал за мной одного из своих людей. Я пошел к отцу с неохотой, опасаясь, что он, устав от моих приставаний, решил посадить меня под замок.

Когда я вошел, он встретил меня без особой радости, но оказалось, что мои доводы возымели действие.

— Хорошо, Омар, — согласился он, — твоя мать может поехать в Сирию рожать ребенка.

Он посмотрел на меня с неприязнью, словно давая мне последний шанс передумать.

— Да, отец. Я отвезу ее.

Он воздел руки к небу.

— Помни, Омар: тебе придется держать ответ перед Господом.

Другими словами, отец хотел сказать, что, по его мнению, покидая его в такой момент, я предавал свою веру. Я повторил:

— Да, отец. Я отвечу перед Господом. Я отвезу мать в Сирию.

Отец вздохнул, потом подозвал к себе одного из своих людей и дал ему немного денег. Потом дал мне знак взять деньги у того из рук.

— Если ты будешь бережлив, этого хватит, чтобы добраться в Сирию. Помни, ты отвечаешь за безопасность матери.

— А дети? Можно матери взять с собой младших детей?

Отец помолчал, потом высказал свое решение:

— Она может взять Рукхайю. И Абдул-Рахмана.

Рукхайе было всего два года, так что это меня не удивило. Абдул-Рахман поможет нам с матерью в дороге. Но как же другие дети, которым мать была необходима?

— А как же Иман? Ладин? — спросил я.

Иман было всего девять, а Ладину пять. Оба ребенка были очень застенчивыми, они привыкли все время проводить с матерью. Я не хотел оставлять их в Афганистане, потому что, увезя мать из этой страны, надеялся уговорить ее не возвращаться назад.

Но отец был слишком хитер: он знал, что мать не сможет навеки расстаться с Иман и Ладином.

— Нет. Иман и Бакр (так отец называл Ладина) должны остаться со мной. Только Рукхайя и Абдул-Рахман. Больше никто.

Я попытался снова. Стал умолять его отпустить малышей с нами, но он нетерпеливо вскинул руку:

— Нет. Ты же знаешь, что спорить бесполезно. И больше не заговаривай об этом. Только Рукхайя и Абдул-Рахман.

Я кивнул. Я сделал всё, что мог. Побеспокоюсь о младших детях потом. А пока отвезу мать туда, где она будет в безопасности.

Получив разрешение отца, я помчался домой сообщить матери, что мы скоро уезжаем. Хоть она и ни разу не выражала желания уехать, я увидел, как ее лицо просияло, правда, она огорчилась, узнав, что Иман и Ладин останутся здесь.

Но в тот момент я об этом не думал.

Мы уезжали из Афганистана.

Наша радость тут же сменилась огорчением. Когда мать сказала Иман и Ладину, что ненадолго уедет, оба разнервничались и выглядели до смерти напуганными. После долгих объяснений малышка Иман приняла с покорностью свою судьбу, потому что привыкла делать то, что ей велят, но Ладин никак не мог успокоиться. Он плакал жалобно и безутешно, оттого что мать уезжала без него. И даже мысль, что у него появится новый братик или сестренка, не помогла унять его страдания.

Меня продолжали терзать раздумья о больших планах отца — тех, о которых меня предупреждал Абу-Хаади. Я молился, чтобы отец отменил их или хотя бы отложил до того момента, когда мне удастся вытащить отсюда Иман и Ладина.

В день отъезда мы все были на нервах. Ладин продолжал ныть, умоляя взять его с собой. Наконец он совсем раскис и громко зарыдал. Он следовал за мной по пятам, дергал за штанину и повторял:

— Братец, возьми меня с собой. Братец, возьми меня с собой.

Мне пришла в голову мысль схватить его украдкой, когда никто не видит, и, шепнув, чтобы сидел тихо, засунуть под матрас в кузов машины, но мне не представилось такой возможности. Отец и его люди все время наблюдали за нами, их зоркие, словно у ястребов, глаза не упускали ни одной мелочи. Кроме того, отец решил, что моя сестра Фатима и ее муж Мухаммед проводят нас до границы Пакистана.

Честно говоря, меня это обрадовало. Дороги Афганистана опасны, там полно головорезов. Но они дважды подумают, прежде чем наброситься на трех вооруженных мужчин.

Я крикнул матери, что пора ехать. Она медленно подошла ко мне, Фатима встала возле нее. Сестра держала на руках маленькую Рукхайю. Мне предстояло первому вести машину, и я уселся за руль. Мухаммед и Абдул-Рахман заняли места впереди, а мать с девочками забрались на заднее сиденье.

И вдруг я увидел, что отец идет к автомобилю. Сердце мое замерло. Я испугался, что он передумал. Но он только хотел попрощаться с матерью. Они что-то тихо сказали друг другу — я не расслышал слов.

Я не испытывал грусти, покидая отца. Я уже много лет восставал против того, что он делал. Трагедия заключалась в том, что пришлось оставить здесь Ладина и Иман. Бросить младших брата и сестру на произвол судьбы… Это было самым трудным решением в моей жизни.

Уезжая прочь от отца и его переполненной ненавистью и насилием жизни, я обернулся, в последний раз взглянув на его высокую фигуру, вскоре исчезнувшую вдалеке. И в тот момент понял, что бежал из Афганистана не в поисках счастья. Единственное, чего я искал, — это мирная жизнь.

Я почувствовала на себе взгляд Усамы, когда садилась в большой черный автомобиль. Я раздумывала, попрощается ли со мной муж, потому что он вел себя странно перед моим отъездом — все время молчал. Как только я забралась на заднее сиденье машины, муж направился ко мне и остановился перед открытым окошком, внимательно глядя на мое лицо, скрытое под паранджой.

Муж удивил меня, сказав:

— Наджва, что бы тебе ни говорили, знай — я никогда не разведусь с тобой.

Я изумленно воззрилась на него. Развод? Я и не думала о разводе. Я ехала в Сирию рожать своего ребенка.

Усама добавил:

— Как только будешь в состоянии путешествовать, возвращайся вместе с ребенком.

— Муж мой, я так и сделаю, — ответила я. — Вернусь сюда с ребенком, как только смогу.

Усама улыбнулся, зная, что я не лгу. За все годы нашего брака я ни разу не солгала мужу.

Я ощущала какую-то неприязнь между Омаром и Усамой. Омар не повернулся попрощаться с отцом, а Усама не предпринял попытки заговорить с сыном. Меня не посвятили в то, что произошло между мужем и сыном, потому что ни тот, ни другой не любили обсуждать личные вопросы, но я чувствовала: какая-то серьезная причина вызвала это отчуждение. С того времени как Омар подрос, его жизненный путь все больше расходился с дорогой, по которой шел его отец. Я знала, что он с ранних лет любил отца сильнее, чем другие мои дети, но что-то разрушило эту любовь.

В ту самую минуту Омар завел мотор. Он сидел за рулем — сильный и несгибаемый, исполненный решимости не проявлять никаких эмоций. Но в последнюю секунду он не сдержался и обернулся посмотреть на отца. Я тоже оглянулась, но тут же пожалела об этом, потому что вновь увидела моего малыша Ладина: он одиноко стоял посреди дороги и плакал, потому что его мама уезжала. Иман была неподалеку, рядом со старшим братом, Мухаммедом, и старалась не показывать своих чувств. Но на лице малыша Ладина отражалась вся глубина его горя. Он не сдержался и побежал за машиной. Поравнявшись с ней, он закричал Омару:

— Братец, возьми меня с собой. Прошу тебя, разреши мне поехать с мамой. Братец, прошу тебя.

Омар опустил стекло и, помахав брату рукой, крикнул:

— Мы возьмем тебя в следующий раз, Ладин. Обязательно возьмем.

Материнское сердце было разбито. Мои младшие дети сильно напуганы. Накануне вечером я разговаривала с ними обоими и пообещала от всего сердца:

— Я скоро вернусь. Будьте храбрыми. Я вернусь.

И я знала, что вернусь. Я не собиралась навсегда покинуть своих детей.

Я глубоко вздохнула и переключила все внимание на Фатиму. Фатима и ее муж собирались проводить меня только до границы Пакистана, а там Омар, Абдул-Рахман и мы с Рукхайей сядем в такси, которое отвезет нас в пакистанский аэропорт. Оттуда полетим в Сирию.

— Фатима, — сказала я, — позаботься об Иман и Ладине.