Берем один из самых промышленных районов, северный, — Фландрию, Артуа, Эно, Камбрези, — и там, как повсюду в других местах, та же первобытная техника в обработке шерсти и в выработке полотна. Амьенские фабриканты лет за 15–16 до революции вздумали выделывать тонкие сорта сукон; дело было до договора с Англией (1786), в эпоху обеспеченного внутреннего рынка, и можно было рассчитывать на хороший сбыт. Но тут оказалось, что без помощи иностранных рабочих решительно ничего нельзя сделать, и до самой революции, и при революции амьенские фабриканты не переставали пользоваться услугами немецких прядильщиков. Дело обстояло так, что амьенские фабриканты покупали в Саксонии готовую пряжу, и уже далее пряжа эта перерабатывалась в сукно в Амьене руками французских рабочих. Почему? — «Потому, что мы давно признали, что у нас нет достаточно тонкой шерстяной пряжи, чтобы конкурировать внутри и вне (Франции) с иностранцами» [55], — отвечает представитель амьенской индустрии и спешит подробно пояснить и подтвердить свои слова: французские пряхи, т. е. крестьянки деревень всего северного промышленного района, «несмотря ни на какие предложения и представления», не могут никогда сравняться с заграничными в смысле тонкости изделий, ибо они не употребляют даже той прялки, которая уже известна, но употребляется во Франции лишь при пряже льна: самопрялки, приводимой в движение ногой [56].
3. Нельзя сказать, впрочем, что и полотняные фабрикаты Франции считались в Европе конца XVIII в. первыми по своим достоинствам. Парусина, производимая во Франции, далеко не считалась первостепенной по своим качествам. Марсельские судохозяева даже предпочитали русский парусный холст тому, который производился во Франции; русский парусный холст шел также и на палатки [57].
Кружева французские, выделка которых была сосредоточена главным образом в Валансьене, на севере — в Puy-en-Velay, на юге — отчасти в Париже и Лионе, но отзыву французских промышленников, не могли быть сравниваемы по качеству с кружевами бельгийскими [58], до такой степени, что они даже просили не облагать бельгийские кружева большой пошлиной, ибо все равно французские кружева не конкурируют и не могут конкурировать с антверпенскими или брюссельскими, а между тем «публика привыкнет вовсе обходиться без кружев», если ей невозможно будет пользоваться и этими тонкими бельгийскими сортами, и в результате сократится также сбыт французских кружев [59].
То же самое было и в восточном промышленном районе. Инспектор эльзасских мануфактур Лазовский в последние годы старого режима употреблял усилия, чтобы довести ткачей этой провинции до той степени совершенства, на которой стояли ткачи соседней Швейцарии [60]. А между тем Эльзас, подобно Пикардии, Камбрези, Эно, Фландрии, принадлежал к числу тех провинций, которые считались наиболее высоко стоящими по качеству полотняного производства.
4. Единственная отрасль текстильной промышленности, в которой Франция считалась стоящей выше остальных наций, была выделка шелковых материй, и нередко в беглых характеристиках судеб шелковой промышленности можно натолкнуться на замечания вроде того, что механические усовершенствования в этой отрасли были в ходу уже с конца XVIII столетия; в подтверждение приводятся имена двух изобретателей — Жаккара и Вокансона.
Что касается Жаккара, то его станок был изобретен в 1801 г. (23 декабря 1801 г. изобретатель взял патент). Только с 1809 г. в Лионе стали понемногу распространяться эти механические приборы. Ни о малейшем влиянии этого изобретения на шелковое производство в эпоху революции, следовательно, не может быть и речи (хотя, по преданию, первая мысль об этом станке пришла Жаккару в голову еще в 1791 г.). Не нужно забывать, что, по мнению французских же техников, машина Жаккара вообще только после того, как (уже при Реставрации) она побывала в Англии и была весьма существенно изменена и усовершенствована, получила серьезное практическое значение [61].
Остается «машина Вокансона», как ее называют документы. Бесспорно, что уже в 1770-х годах изобретение Вокансона было не только известно, но и пользовалось признанием и почтением. Тем не менее оно отнюдь не могло повлиять на изменение в организации шелкового производства. Усовершенствования, внесенные Вокансоном в дело обработки шелка, были направлены к достижению более тонкой шелковой пряжи, но они отнюдь не могли повлиять в том или ином смысле на положение рабочего класса, не могли, например, вызвать сокращение спроса на рабочие руки, как это произошло уже в начале XIX в. после распространения машины Жаккара.
Что изобретения Вокансона с этой единственно тут нас интересующей точки зрения не имели социального значения, явствует, между многим прочим, из категорического утверждения инспектора мануфактур Holker’a, который говорит, что механические орудия Вокансона действуют крайне медленно, до такой степени медленно, что «рутинным способом» можно работать в три раза быстрее [62].
Ничуть не ускоряя производства, это изобретение нисколько и не удешевляло его. Машина Вокансона совсем не имела значения в смысле удешевления труда. В 1775 г. инженер Перрон заявлял публично, что при свободной конкуренции крупному фабриканту шелка никогда не выдержать конкуренции мелких, ибо последним производство обходится дешевле, и напрасны поэтому всякие вспомоществования со стороны правительства крупным предприятиям [63]. Это — особенно интересное признание именно потому, что автор стоит всецело на стороне крупных фабрикантов и с хвалой говорит о машине Вокансона (с точки зрения усовершенствования выделки шелка).
Совершенно отдельно от этих попыток стоит история введения цюрихских станков в ленточном производстве. Тут дело не ограничилось административной перепиской и единичными экспериментами. В конце 1760-х годов в город Сент-Этьен (в лионской области) переселился из Швейцарии Фридрих Гауссер. Он привез с собой так называемые цюрихские станки (les métiers à la zurichoise), которые сильно удешевляли фабрикацию лент: в среднем на таком стайке один человек мог выработать столько, сколько 9 человек, работающих без этого станка. К началу интересующей нас эпохи станки так усовершенствовались, что, по некоторым показаниям, они могли заменить 19–20 человек (и более) каждый. Гауссер обучил работе на станках первых французских рабочих, а вскоре эти станки приобрели широкое распространение, как в двух главных центрах этой отрасли производства — Сент-Этьене и Сен-Шомоне, — так и в Лионе, в Париже и др. [64]
Правительство отнеслось к этому нововведению в высшей степени сочувственно и с 1772 г. до 1782 го выдавало даже по 150 ливров вознаграждения за каждый новый станок, пущенный в действие. Но ввиду громадного сокращения числа нужных для производства рабочих рук рабочие-лентовщики подняли ропот и даже стали разбивать эти станки (к сожалению, наши документы ничего не говорят ни о точной дате, ни о месте этих рабочих бунтов) [65]. С другой стороны, против новых станков восстала и цеховая организация, увидевшая опасную конкуренцию и новшество, несовместимое с основами цеховой жизни. Возник процесс между цехом лентовщиков и владельцами новых станков; сначала выиграл дело цех, но потом вследствие вмешательства правительства, благоприятствовавшего изобретению, станки утвердились окончательно [66]. В начале усматриваемого периода их насчитывали около 3 тысяч штук, и как власти, так и рабочие полагали, что главным образом производство лент сосредоточивается (и чем дальше, тем все более) в руках владельцев этих механических станков, уничтожение цехов, конечно, еще ускорило этот процесс.
