Окончательный удар контрреволюционной пропаганде среди рабочих был нанесен тем движением против короля, которое началось после бегства в Варенн и продолжалось до подавления манифестации 17 июля 1791 г., в котором именно широкие массы городского населения приняли главным образом участие. В этом деле контрреволюционеры были, конечно, всецело на стороне муниципалитета, стрелявшего в манифестантов, а не на стороне последних.

Как бы окончательно убедившись в невозможности обратить рабочих в своих единомышленников, контрреволюционеры прекращают свою агитацию. Если теперь они замешиваются в рабочую среду, то, по-видимому, лишь за тем, чтобы донести властям о подслушанных подозрительных разговорах. Так, например, Жан-Рише Серизи, впоследствии видный и очень талантливый роялистский журналист, донес полиции (как раз накануне расстрела манифестации) [51], что, «пробравшись» к одной «шумной группе» в Пале-Рояле, он услышал, как оратор порицал решение Национального собрания (что король не может быть привлечен по делу о бегстве в Варенн), заявлял, что «король или глуп, или преступен», что его нужно низложить и т. д. Эта «шумная группа» состояла, по свидетельству очевидцев, из рабочих. По доносу роялиста Серизи оратор был арестован и посажен в тюрьму. Чем окончилось дело, мы не нашли указаний в бумагах архива префектуры полиции.

После относительного спокойствия, продолжавшегося с конца 1789 г. до весны 1791-го, наступали бурные времена, когда новый строй готовился напрячь все свои силы, чтобы защищаться от нападений внешних и внутренних врагов. В этой колоссальной борьбе контрреволюционеры и рабочая масса в ее целом заняли противоположные позиции. Расчеты характеризованных тут агитаторов 1789–1791 гг., таким образом, не оправдались.

Нам осталось сказать несколько слов об отношениях рабочих к представителям демократических тенденций в Собрании и прессе. Характеризовать эти отношения в высшей степени трудно: представители демократической мысли не шли к рабочим с пропагандой, прямо направленной против нового режима, как это делали контрреволюционеры, и, с другой стороны, они не являлись властью, как Собрание или муниципалитет, а потому рабочие крайне редко к ним обращались; и сами они не влияли никак на события в жизни рабочих (например, во время стачки 1791 г.). Рабочие, например, из отдельных деятелей Собрания знали, по-видимому, больше других одного только Мирабо; и количество лубочных картин о нем и об его смерти [52] показывает также, что он был в простонародье, вообще говоря, весьма популярен. Кампания, которую после его смерти продолжал против него Марат, не принесла ощутительных результатов [53].

Мы видели, что рабочие не оставили без протеста, хотя и весьма почтительного, закона об избирательном цензе; но мы знаем, что гораздо резче протестовали против этого закона, если не в Собрании, то в прессе, журналисты радикально-демократического крыла: Лустало — в «Les Révolutions de Paris», Марат — в своем «Ami du peuple» [54]. И мы совершенно не видим ни малейшего отклика именно на эти их изъявления со стороны рабочих; и тот, и другой говорили о захвате власти «богатыми», а Марат прямо призывал к борьбе с ними и т. д., но все это интересно для характеристики этих лиц и представленного ими политического течения, для нашей же темы это нужно отметить только затем, чтобы констатировать полное отсутствие признаков какого бы то ни было интереса среди рабочих к одиноким голосам, раздавшимся в журналистике против ценза. В одной брошюре [55], вышедшей из этого лагеря, прямо говорится, что закон о цензе продиктован «предрассудками, неосновательными опасениями», что этот закон таков, «что заставил бы покраснеть» даже представителей деспотизма и так далее, но эта брошюра прошла также совсем незамеченной. Конечно, подавно мало мог рассчитывать на сочувственный отклик со стороны рабочих Марат, когда печатал в 1791 г., после уничтожения цехов, свои детские размышления о необходимости восстановить те же цехи под другой фирмой, но проникнутые тем же духом стеснения и всей промышленности вообще и рабочих в частности.

Вообще воззрения демократического крыла на рабочих ясностью не отличались; мы уже видели, как «Les Révolutions de Paris» отнеслись к рабочей организации и вообще к стачке. Марат же в это время писал длиннейшие и совершенно ненужные статьи о необходимости вместо благотворительных мастерских открыть работы по прорытию парижского канала и прочее, но не удосужился ничего сказать о стачках. Он громил муниципалитет за мнимые сношения с двором и ровно ничего не нашел заметить по поводу «тюрем, наполненных жертвами» стачки, о которых писал в это время цитированный выше «Club typographique». Молчит об этом и Горза, и молчат другие публицисты левого крыла, менее видные.

Только что было сказано, что к представителям этого течения рабочим приходилось обращаться лишь изредка. Мы уже говорили (в главе IV) об одном таком обращении [56] рабочих, работавших по перестройке церкви св. Женевьевы, с жалобой на эксплуатирующих их подрядчиков. Марат разразился в ответ на это обращение грозной филиппикой против «горсти мошенников, жиреющих от пота рабочих» и «варварски отнимающих» у них плоды их трудов; по его мнению, злоупотребления этого рода, направленные к «уничтожению посредством нищеты» многочисленного и почтенного класса граждан, должны были бы обратить на себя внимание Национального собрания и «занять несколько из тех моментов, которые оно посвящает стольким пустым прениям, стольким смешным дебатам» [57].

Если это обращение к Марату (которого они называют своим «дорогим пророком») интересно как один из симптомов брожения вообще, царившего тогда (т. е. весной и летом 1791 г.) в рабочей среде, то поступки Марата еще любопытнее: 12 июня он публикует громовую статью против подрядчиков церкви св. Женевьевы и корит Национальное собрание, что оно не обращает внимания на их злоупотребления, а ровно через 2 дня в Собрании проходит закон Ле Шапелье, и он решительно ничего не находит сказать об этом.

Эфемерная, выпустившая в самом начале 1791 г. несколько номеров, газета «Journal du faubourg Saint-Antoine», уже упоминавшаяся нами, когда речь шла о контрреволюционной пропаганде, — отнюдь не рабочая газета, а орган радикально-демократического оттенка, родственный по духу всему левому крылу журналистики, которому, как мы уже сказали, он и высказывал открыто симпатию. Мы видели, что он не скрывает своей вражды к «победителю Бастилии» Юлену за его поведение в августе 1789 г., что он борется с контрреволюционной пропагандой, он любовно отмечает стремление рабочих к самообразованию, к самодеятельности. Он не издается рабочими, но явно рассчитан на читателя из рабочего класса. И каково же его содержание? Ничего, в сущности, такого, что более талантливо и живо не писалось бы в то же время Камиллом Демуленом или Горза; или другим демократически настроенным журналистом. «Journal du faubourg Saint-Antoine» умудрился заподозрить в чем-то самого всех подозревавшего Марата, но за что? За то, что Марат слишком мало громит духовенство [58]. Когда мы читаем «Club typographique» (см. главу V), то ясно видим, несмотря на всю скромность и бесцветность этого органа, что он издается рабочими и для рабочих; а когда мы читаем «Journal du faubourg Saint-Antoine», то не менее ясно видам, что это просто перепевы демократических газет, которые кому-то желательно приспособлять для политического вразумления обитателей Сент-Антуанского предместья. И справедливость требует заметить, что эта пропаганда гораздо преснее и бессодержательнее, нежели контрреволюционная, ибо контрреволюционеры, стараясь изо всех сил очернить происходящее, не щадили ни Собрания, ни муниципалитета, ни революции и упорно подчеркивали факт бедственного экономического положения рабочих.