Сталинград пылал в огне. Живого места, казалось, не было. Как только держались мужественные защитники города! Нам, летчикам, привыкшим к своей стихии, представлялись почти невыносимыми те испытания, которым подвергались бойцы в окопах, блиндажах, в разрушенных зданиях. В самом деле, над полем боя, над этим огнедышащим вулканом, мы находимся считанные минуты, они же — пехотинцы, артиллеристы, саперы — проводят в самом кратере этого вулкана дни и ночи, дни и ночи. Честь и слава им, героям! Сталинградцы держались стойко, с величайшим мужеством отражая натиск озверелых гитлеровских орд.

Однако жарко было не только на земле, но и в воздухе. Враг обстреливал нас из зенитных орудий и пулеметов всех видов и калибров, и редко кто не привозил пробоин в своем самолете. Некоторых сбивали, многих подбивали, доставалось и мне с экипажем.

Об одном случае хочется рассказать подробнее.

Делали, как обычно, второй вылет за ночь. Бомбить нужно было скопление вражеских войск почти в центре города. Цель была невелика по площади, и поэтому требовалась большая точность бомбометания. Летим невысоко, видимость хорошая, зенитки бьют крепко, но мы к этому уже привыкли.

Зашли на цель, сбросили бомбы. Попадание удачное, но что-то мало было взрывов. Вышли из поля боя, радист проверил бомбовые люки, и оказалось, что не сбросилась левая секция бомб.

Надо снова заходить на цель. Зашли, прицелились, но бомбы не сбросились.

Зашли в третий раз, использовали все аварийные способы сбрасывания. Но бомбы и на этот раз остались на борту, зато в правый мотор угодил мелкокалиберный снаряд, и мотор стал работать с перебоями. Пришлось идти домой с бомбами и с подбитым мотором. Ну ничего, главное — не загорелись.

Машину трясет, Дергает, пришлось поубрать немного сектор газа. Бомбы зависли, то есть нижняя не сбросилась, а остальные четыре сбросились и лежат на нижней. При каждом рывке подбитого мотора они скользят друг по другу. Положение незавидное: садиться с бомбами нельзя — при толчке о землю, даже при выпуске тормозящих щитков-подкрылков, они могут по инерции скользнуть вперед, удариться в бронеспинку сиденья летчика и… малого клочка от нас не останется. Горючего немного, всего на один час сверх расчетного. Луна зашла, темно. В районе посадки небо закрыто облаками, моросит дождь. Радировали о случившемся на командный пункт.

Вот и аэродром. Все уже сели, в воздухе остались только мы. Земля встревожена. Командир полка майор Тихонов на командном пункте аэродрома ожидает нас. Темнота, дождь, горючее на исходе. Ходим по большому кругу.

Наконец даю распоряжение всем выброситься на парашютах, я один поведу самолет на посадку, авось обойдется.

Первым ответил Вася Максимов.

— Я, товарищ командир, прыгну тогда, когда вывалитесь вы за борт.

— Командир покидает корабль последним, — отвечаю.

— Да, но раз вы не думаете его покидать, не покину и я. Вместе летаем — вместе и приземлимся.

Васю поддержали остальные члены экипажа. Что ж, в самом деле жалко самолет. Вася уже несколько раз отключался от переговорного аппарата и уходил в бомболюки, но сделать ничего не мог. После очередной неудачной попытки что-нибудь предпринять я сказал Максимову:

— Вот что, Вася: отрежь стропы от парашюта и привяжи ими бомбы, чтобы они не могли скользнуть во время посадки к бронеспинке.

Он сразу же понял, что это единственный способ хотя бы немного уменьшить опасность взрыва, грозившую нам при посадке, и, бросив короткое: «Есть!» — снова отправился в бомболюки.

Ну, кажется, выход найден. Закрепим бомбы и пойдем на посадку. Но не тут-то было. Возвращается Вася и докладывает:

— Товарищ командир, так у нас же не бомбы подвешены, а торпеды.

Час от часу не легче. У бомбы имеется отверстие на стабилизаторе, да и сами стабилизаторы фигурные, а торпеда — она сигарообразная, удобообтекаемая, без всяких отверстий, лопасти стабилизатора приварены к ее телу и закрепить веревку не за что, а привязать шелковой стропой прямо за тело — выскользнет.

Истинного назначения этих тонких «сигар» мы не знали, но за их удобообтекаемость называли «торпедами», хотя по своему назначению это были те же бомбы.

Что же делать? С командного пункта приказывают: экипажу покинуть самолет, выброситься на парашютах. Теперь этот вариант отпадает. Не оставлю же я в самолете товарища без парашюта! Об этом и думать нечего.

— Что будем делать, гвардейцы? — спрашиваю. — Горючее в основных баках кончилось. Перехожу на аварийный. Норма двадцать минут. Может быть, продержусь минут тридцать, не больше.

— Товарищ командир, разрешите еще раз сходить в бомболюки, авось, что-нибудь сделаю, — сказал Вася.

Каждый раз, когда Максимов уходил в бомболюки, я старался удерживать машину от рывков, ведь Вася в это время находился над открытыми люками, и каждый толчок мог оказаться для него роковым.

Что делал Максимов, я не знал. Мотор стал дергать еще сильнее, и я сосредоточил всё внимание на том, чтобы вести самолет по возможности плавно. Время шло, а Максимова всё не было. В моем распоряжении осталось минут десять.

Но вот послышался спокойный, как всегда, голос Васи:

— Товарищ командир, можно идти на посадку.

— Что с бомбами? — спрашиваю.

— Бомбы сброшены, остальное скажу потом.

— Сообщи на землю: идем на посадку.

Времени оставалось мало, и мы пошли на посадку.

Командир полка майор Тихонов не знал, что бомбы сброшены. Он приказал обслуживающему аэродром персоналу покинуть площадку, а сам остался у посадочного знака встречать нас.

Я зашел на прямую, дал газ обоим моторам, и правый мотор заклинило. На выравнивании остановился и левый мотор — кончилось горючее. Я сел с недотягиванием, и самолет остановился у самого посадочного знака. Всё затихло. Свет погас, темно, хоть глаз выколи. Мы вышли из самолета, рядом уже стоял автомобиль. За рулем майор Тихонов.

— Товарищ майор, разрешите… — начал я.

— Ни слова! — перебил меня командир полка. — Садитесь в машину.

Мы уселись в машину. За всю дорогу никто не произнес ни слова. Командир привез нас в столовую.

— По стакану водки! — распорядился майор. — Всем!

Мы разделись, сели за стол. Молча выпили. Медленно, как бы нехотя, закусывали. Прошло какое-то время, напряжение немного спало, и командир сказал:

— А теперь рассказывайте.

…Когда все возможности были исчерпаны, Вася Максимов принял самое смелое и дерзкое решение. Взяв в руки отвертку и пассатижи, он зацепился ногами за переплет стрингеров[14] и, как на турнике, повис над открытыми люками вниз головой. Воздушной струей его сразу же ослепило. Ощупью Вася нашел ударник сбрасывателя, наставил на него отвертку и другой рукой ударил по отвертке пассатижами. Сбрасыватель сработал, бомба сорвалась и полетела, а за ней и остальные, чуть не утащив за собой и Васю. Но он был начеку и как только бомбы пошли, бросил инструмент и моментально ухватился за борт люков.

— Всё бы ничего, — закончил он свой рассказ, — только ногам очень было больно, металл врезался. Еле отцепился…

Позже выяснилось, что когда мы еще шли боевым курсом, снаряд перебил электрическое и механическое управление сбрасывателя. Кроме того, был разворочен бок фюзеляжа, пострадало правое крыло. Все удивлялись, как мы только не загорелись.

После такого полета было, конечно, не до сна. Все перипетии пришлось переживать заново, уже лежа в постели. Ворочался, ворочался, а потом встал и вышел. В таких случаях всегда тянет на люди. Благо уже день, и поговорить всегда найдется с кем.

А в донесении запишут: все экипажи выполнили задание успешно, потерь нет. Один самолет легко поврежден, экипаж здоров, к очередному боевому заданию самолет будет исправлен. И мало кто знает, какой ценой всё это достигнуто.

Настоящая боевая дружба не требует заверений, не нуждается в объяснениях, она познается в бою и проверяется в самых тяжелых, казалось бы, безвыходных положениях. А коллектив нашего экипажа был дружным и, главное, хорошо слетанным. Теперь мне уже не нужно было напоминать о необходимости следить за воздухом, за землей. Каждый член экипажа в совершенстве владел своей специальностью.