Бракосочетание происходило 16 декабря 1915 года вдали от родных мест, так как Муссолини заболел тифом и был отправлен в госпиталь при монастыре близ города Тревильо (провинция Фриули). Ракеле подробно описывает в своих воспоминаниях, как она ехала к Бенито по железной дороге в вагоне для скота, как сжалось ее сердце, когда она увидела его на больничной койке, истощенного, обессиленного и пожелтевшего, но такого любимого и близкого, как у нее оборвалось все внутри от восторга, когда он объявил ей о своем намерении расписаться. Так ли было на самом деле, сказать трудно, поскольку торопливость Муссолини, все предыдущие годы и не помышлявшего об оформлении брака, не могла не вызвать недоумения и настороженности. Во всяком случае, свое «да» в ходе церемонии Ракеле произнесла в ответ лишь на третий вопрос о том, хочет ли она стать женой Бенито Муссолини.
Поспешность с проведением обряда бракосочетания оказалась не напрасной. Как только Ида Даль-сер прослышала об этом, она явилась в госпиталь и учинила «любимому Бену» жуткий скандал. Ее причитания и вопли, на потеху санитарам и больным, гулким эхом разносились по коридорам и кельям монастыря, превращенным в больничные палаты. Муссолини не мог выдержать атаки агрессивной истерички, пенявшей ему на свою разбитую жизнь и громогласно взывавшей к его отцовским чувствам. Он выскочил на улицу, выхватил карабин у опешившего от неожиданности солдата, ворвался в приемный покой и, угрожая оружием, пообещал убить свою бывшую любовницу, если она немедленно не отправится восвояси. Ида, все еще рыдая от унижения, обиды и потрясения, покинула госпиталь. Она поняла, что нужно действовать иными методами.
Успокоившись, Муссолини твердо решил замять всю эту историю. Он воспользовался краткосрочным отпуском после выздоровления, вернулся в Милан, помирился с Дальсер, в первый и последний раз увидел ребенка и согласился дать ему свое имя — Бенито Альбино. Однако при поселении в гостиницу «Великобритания» Муссолини допустил непростительный промах, записав Иду в книге регистрации как свою жену. Перед отъездом на фронт он оставил ей приличную сумму денег, решив, что на этом можно поставить точку. Но деньги вскоре кончились. Новых средств Муссолини не давал, поэтому отчаявшаяся женщина подала на него в суд. Она потребовала признать ее законной женой, ссылаясь на запись в гостиничной книге регистрации. Этот аргумент судей не убедил, и в иске было отказано. Но поскольку сам папаша отцовства не отрицал, суд вынес решение о выплате им алиментов в размере 200 лир в месяц. Муссолини начал регулярно перечислять эту сумму, но всякие отношения с Дальсер прекратил.
Иду не устроил такой исход дела. Она начала преследовать Муссолини, всячески докучая ему и распространяя повсюду слухи о том, что является его законной супругой. Это стало ее навязчивой идеей, граничившей с паранойей. Однажды она добралась и до Ракеле, явившись к ней домой и устроив шумную сцену. Трудно предположить, чем кончилась бы эта трагикомедия, если бы итальянское правительство не развернуло кампанию против нежелательных иностранцев. Поскольку Дальсер оставалась австрийской подданной, она была арестована и интернирована. Многие в этой связи писали, будто Муссолини сам инспирировал ее арест, чтобы избавиться от преследований. Ему это удалось лишь отчасти. Покинутая и униженная женщина начала писать письма, причем не только «супругу», но и во все «инстанции», включая папу римского. Ни на одно из них ответа она так и не получила. Личная жизнь Муссолини вернулась в привычную колею: у него продолжался роман с Маргеритой Сарфатти, а в сентябре 1916 года Ракеле родила второго ребенка — сына Витторио.
Вернувшись на фронт, Муссолини стал жертвой несчастного случая: во время инструктажа новобранцев о пользовании минометом разорвалась одна из мин. Четверо солдат были убиты наповал, а Муссолини ранен в правую ногу. Во время операции в госпитале «Ронки» врачи извлекли из нее десятки мелких осколков. Пациент отказался от анестезии, поскольку хотел наблюдать за действиями хирургов. Впоследствии дуче не раз обыгрывал этот факт своей биографии, утверждая, что настоящий мужчина должен иметь мужество переносить боль и смотреть смерти в лицо. История жестоко наказала его за лицемерие: спустя много лет, оказавшись под дулом наведенного на него пистолета, Муссолини не нашел в себе силы и мужества даже для того, чтобы спасти любимую женщину, пытавшуюся закрыть его своим телом, хотя для этого нужно было всего лишь оттолкнуть ее.
В госпитале «Ронки» раненый берсальер впервые встретился с Виктором-Эммануилом III, совершавшим поездку по лазаретам. Монарх знал его имя, был наслышан о его антироялистских взглядах. Они обменялись несколькими ничего не значащими фразами. Виктор-Эммануил — невысокого роста и недалекого ума человек, прозванный в народе Щелкунчиком, — не был провидцем. Но даже самый изощренный ум в тот момент вряд ли мог допустить, что всего лишь через несколько лет эти люди встретятся вновь как главные действующие лица политического спектакля: один, внутренне торжествуя, будет изображать преданность Савойской династии, другой — скрепя сердце вручать ему портфель главы итальянского кабинета министров. Пока же Муссолини был переведен в Милан, а в августе 1917 года демобилизован из действующей армии.
Возврат к нормальной жизни был особенно приятен после многомесячных лишений и воздержания. В своем дневнике Муссолини ни разу не упомянул о каких-либо интрижках, но это и понятно: текст предназначался для публикации, а на фронте нужно сражаться, а не флиртовать. И все же, если судить по воспоминаниям хорошо знавших его людей, и в экстремальных условиях на передовой, и в лазаретах в тылу Муссолини оставался верен себе и не упускал случая уцепиться за какую-нибудь юбку. Он повергал в шок благочестивых сестер милосердия, пытаясь при каждом удобном случае ущипнуть их за бедра; он «охотился» за молоденькими крестьянками, стремясь затащить их в любой укромный угол; он, не стыдясь, делился опытом половой жизни с солдатами-первогодками, открывая им премудрости овладения женщинами. По возвращении в Милан Муссолини дал волю своим чувствам и накопившейся энергии, деля постель с Маргеритой Сарфатти и несколькими случайными дамами.
Его внешний вид существенно изменился: когда-то сухощавый юноша превратился в плотно сбитого, приземистого мужчину с сильным торсом, накачанными мышцами и бычьей шеей. Грудь колесом, вращающиеся глаза, выпяченные губы, широко расставленные ноги и руки, решительно упертые в бока, — эта столь типичная для него поза и набор ужимок появились уже тогда, когда он еще только грезил своим будущим величием. Может показаться странным, что эти клоунские приемы лишь у немногих вызывали усмешку, но это было именно так. Современники отмечали умение Муссолини «завораживать» людей, быстро завоевывать их симпатии. Это воздействие, как и прежде, было сугубо эмоциональным. Муссолини с легкостью удавалось изображать драматического героя, целиком захваченного «благородной идеей», защитника всех обиженных и оскорбленных. Он был готов протянуть «руку помощи» всем, кто ощущал свою сопричастность «обиде, нанесенной нации». А таковых с каждым днем в Италии становилось все больше и больше.
Война в Европе близилась к завершению, и солдаты Первой мировой возвращались домой. Однако многие из них, перенесшие все тяготы и лишения войны, оказывались за бортом мирной жизни. У них «украли победу»: не было ни работы, ни собственности, ни надежд на нормальное существование — лишь глубокое озлобление против всех этих политиков, парламентариев, буржуев и прочей нечисти, благодаря которой они напрасно столько лет гнили в окопах, становились моральными и физическими калеками. Бывшие фронтовики, объединенные чувством боевого товарищества и ущемленного достоинства, умевшие владеть оружием и привыкшие немедленно пускать его в ход, представляли горючую социальную массу, которой не хватало лишь лидера, способного направить ее на завоевание достойного места в обществе.
И Муссолини предстал перед ними именно таким лидером, живой легендой и «сверхчеловеком», для которого не было и нет ничего невозможного. Он стал не просто рупором настроений этого слоя, но его кумиром, героем сотворенного мифа. В отличие от прочих демагогов, коих в те времена появилось в Италии немало, Муссолини сумел не только проникнуться духом бывших фронтовиков, одним из которых был он сам, но и нащупать такие пружины в их сознании, которые усугубляли чувство обиды и побуждали к решительным действиям. Если бы он не нашел этой точки опоры, ему была бы уготована судьба безработного журналиста.
