- Это твои слова? - спросил Матье, вдруг испугавшись.

Мальчик улыбнулся, отчего его полные губы выпятились еще больше.

- Все слова очень стары. Кто может сказать, чьи они? Они несут в себе некий смысл, но мало что меняют. К нашей сути относится только жизнь. Занимаясь какой-то деятельностью, мы всегда отрекаемся от себя. Вы этого разве не знали?

Матье вдруг почудилось, будто до него дотронулась ледяная рука. Он попытался стряхнуть с себя то, с чем столкнулся здесь. Но странное n-ное измерение, в которое он попал, накрепко прилепилось к нему; и внезапно оказалось морозной близью.

- Почему, собственно, я здесь? - спросил он рассеянно.

- Потому что заговорили со мной, мой господин, - ответил грум, - хотя всего полчаса назад не знали меня, не знали, что я вообще существую. Вы не догадывались, что я имею такой-то облик и такие-то свойства. Но вы и сейчас знаете обо мне очень мало, поскольку не поцеловали меня, не расстегнули на мне литовку. Может, мои губы - замерзшая ртуть, а грудь....

- Не надо так ужасно играть словами, - перебил его Матье. - Красные губы теплые, это-то всякий знает. Я знаю, что красные губы... что грудь мужчины... - есть самое надежное...

- Мой господин, прошу, забудьте наш разговор! И простите, что я вел себя неучтиво! Я зашел слишком далеко. Наговорил глупостей. Но сейчас я представлю вас хозяйке дома.

- Да, - сказал Матье, с облегчением чувствуя, что ледяное дыхание от него отступило, - ради этого я и пришел. Как же я мог забыть...

Грум открыл одну створку широкой двери, находившейся справа, между двумя картинами с изображениями

могучих древесных стволов, собак и архаических руин. И сказал, обращаясь к кому-то в соседней комнате:

- Господин Матье прибыл.

Матье не помнил, чтобы он называл здесь свое имя; но его устраивало, что, не прилагая к тому усилий, он отчасти избавился от своей анонимности.

Он услышал женский голос, ответивший груму:

- Проси.

И прошел в дверь, которую Ослик нарочито широко распахнул перед ним, а потом закрыл за его спиной.

Ему сразу показалось, будто он попал не туда... или очутился в преддверии нужного помещения. Он ясно слышал голос; однако никого не увидел. А ведь комната была легко обозрима - прямоугольная, не слишком заставленная мебелью. В ней размещались два стула, тахта, торшер, большой ковер на полу; но ни стола, ни платяного шкафа не было. Другой двери - кроме той, через которую он вошел, - Матье не обнаружил.

Он кашлянул. Но звук этот не произвел никакого воздействия. Матье тогда прошел по ковру до середины комнаты. Ему бросилось в глаза, что здесь, очевидно, нет окон, и он вспомнил, что вестибюль и то помещение, где он разговаривал с грумом, отличались такой же странной изолированностью от внешнего мира. Он попытался найти этому объяснение. Однако его размышления не принесли результата.

Внезапно отворилась стена, точнее: открылась оклеенная обоями дверь в той стене, на которую смотрел Матье. Он сделал шаг назад - не из страха, а скорее от неожиданности. И ему улыбнулась женщина... молодая, в длинном платье из зеленого шелка. На мгновенье она застыла в дверном проеме, словно ждала, пока удивление Матье улетучится. Но и когда она сделала к нему первый шаг -а дверь медленно, будто под воздействием ветра, закрылась, - улыбка, ничего, собственно, не выражавшая, не покинула ее лица; и женщина по-прежнему молчала.

Матье поклонился; но его приветственный жест не был принят или не был замечен: ответной реакции не последовало. Матье поклонился еще раз и сразу попытался как-то обосновать свое присутствие: рассказал о беглой встрече на улице, непосредственном поводе для его визита, и добавил еще кое-какие слова, показавшиеся ему уместными. Однако он чувствовал, что такого объяснения недостаточно: ведь он даже не упомянул карточку, которую ему дал привратник, поскольку стыдился, что не сохранил ее.

- Не говорите о несущественном, Матье, - перебила его женщина. - Я Эльвира; это и есть объяснение всему. Поскольку сама я ни к кому не хожу, другие вынуждены приходить ко мне. Забудьте на время о вашем путешествии и о том, откуда вы прибыли. Ваши воспоминания так или иначе фальшивы. Вы хотите задним числом придать цель своим намерениям и упорядочить прошлое, чтобы оно стало осмысленным. Это красивая игра и ничего более. Вы жили поверхностно; то есть: вы обустраивались в своем теле. Сомневаюсь, что, занимаясь этим, вы хотя бы сумели развить у себя хороший вкус. По вашему лицу видно, что вы даже не знаете, где в вас стоит кровать.

Матье попытался рассмеяться; ему это не удалось.

«Я ощущаю себя как в тумане... неотчетливо, невыразительно, словно глотнул одурманивающего яду. В моем прошлом образовалось столько лакун, что, будь я сейчас в полном сознании, я бы содрогнулся от ужаса...» Он подумал это, но не произнес вслух.

- Вам неловко, - сказала Эльвира, - Напомню: вы получили мою карточку и прочитали ее. Итак - зачем вы здесь?

- Чтобы видеть вас, Эльвира, - сказал он коротко.

- Первая разумная фраза, которую вы, Матье, произнесли. За пятьдесят франков увидеть человека может каждый - в любом городе, как бы он ни назывался и где бы ни находился; хоть днем, хоть ночью.

Она хлопнула в ладоши. Тотчас на пороге появился грум Ослик.

- Уже? - спросил он.

- Накрывайте стол, - сказала Эльвира и еще раз хлопнула в ладоши.

Ослик вошел, взял два стула, которые стояли у стены, и поставил их на ковер посреди комнаты.

Он перенес туда и торшер. Потом опять выскользнул за дверь, но уже в следующую секунду вкатил в комнату столик на колесах, на котором были тарелки, столовые приборы, бокалы и блюдо с сэндвичами.

- Полагаю, вы пьете шампанское... - сказала Эльвира.

Не дождавшись, пока Матье ответит, она велела груму принести вино.

Поставив открытую бутылку на стол, Ослик удалился, а Эльвира и Матье уселись друг против друга, освещаемые торшером.

Только теперь Матье разглядел женщину как следует; она тоже смотрела на него, правда, ненавязчиво. Он же и не пытался скрыть своего настырного любопытства.

Ему казалось, Эльвира с минуты на минуту молодеет. Когда она только появилась из оклеенной обоями двери, он бы ей дал лет тридцать. Теперь он подумал, что года два-три надо бы, пожалуй, сбросить. Посмотрев на ее лицо еще какое-то время - с недопустимой настойчивостью,-он сбросил уже десяток лет. Это лицо, которое и в первый момент он бы назвал привлекательным, теперь казалось невообразимо прекрасным. Матье, как он полагал, распознал приметы, подтверждающие, что Эльвира - сестра грума; но только она была гораздо обаятельнее миловидного мальчика. Матье уже влюбился в ее рот, приоткрытый и всецело обращенный к нему: рот, который как бы обнажал себя, но не вызывающе. Поначалу они не смотрели в глаза друг другу. Теперь их взгляды встретились. Матье опустил голову и взглянул на руки Эльвиры. «Это руки Ослика. Она его сестра». Смущение усиливалось. Он старался не поддаваться зарождающейся любовной страсти. Но разумные мысли не защищали от отчаянного вожделения, уже неодолимо овладевшего его естеством.

Эльвира помогла ему унять сумятицу ощущений. Она небрежно спросила:

- Как по-вашему, Матье, я не слишком сильно накрашена?

Он озадаченно поднял голову. На лице у нее в самом деле лежал слой какого-то вещества - намек на внешнюю форму, отличную от ее кожи. А он-то и не заметил! Это отрезвило его, правда, совсем ненадолго. Он не ответил. Она положила ему на тарелку немного еды. Он очнулся и наполнил бокалы.

- Я не голоден, - сказал.

- Кому не по вкусу еда и питье, тот в опасности, хотя сам может и не знать об этом, - сказала Эльвира.

Он промолчал. Они чокнулись и выпили. Матье обратил внимание на то, что вкусовые ощущения у него отсутствуют; во всяком случае, язык от игристого вина не защипало. Он откусил от сэндвича; но ощутил только собственную слюну... или солоноватый привкус крови. Ему вдруг показалось, что у него нет желудка. Больше он есть не стал.