- Я схожу с ума, - пробормотал он. Он весь взмок от пота. - Итак: Гари до сих пор носит на груди мой мизинец. Вот о чем нужно подумать. - Он не произносил слов, только шевелил губами. Долго. И раздавался звук, похожий на тихое стрекотание сверчка или на журчание ручейка, текущего по обкатанной гальке.
Агнета и Гари этого слабого шума не слышали; они были заняты друг другом. «Я должен подумать о чем-то безобманном - о нашем начале. [Дальше: ранение Матье и поведение Гари: его речи, его морские узлы, его снадобья, его рассуждения о повязке.] Моим мыслям нужна опора. Иначе я сейчас встану с постели, подойду к окну и выброшусь из него. Гари очень изменился. Во всяком случае, я его больше не узнаю. Я ничего не знаю ни о теперешнем состоянии его души, ни о ландшафте, в котором он нынче пребывает. Если мне в нем еще и знакомо что-то, так только его плоть: эта величественная руина разрушенного святилища. Но человек не вправе сидеть среди обломков, а видеть - мысленно - только своего идола».
Юные души
Он спас себя еще раз. Сумел, двигаясь на ощупь, вернуться назад, забыть эту комнату, перехитрить свою боль. Постепенно внутри него установилось состояние, напоминающее сладкую дрему.
Гари рассказывал: ему пришлось поставить ногу на порог приоткрывшейся двери, чтобы вместе с Матье, совсем отключившимся, попасть в дом директора пароходства. Фру Линде это отрицала. Роль водителя такси тоже не совсем понятна. Он потребовал плату, наверняка. Но кто, собственно, отнес Матье в его комнату и уложил на кровать? Уж точно не фру Линде. Ей бы и сил не хватило, а кроме того, она была слишком взбудоражена. Садовник в тот момент отсутствовал. Шофер хозяина дома появился лишь полчаса спустя, вместе с самим хозяином, которого он и привез из города. Позвали ли Мамзель и горничную, неизвестно. Мачеха вряд ли принимала участие в транспортировке раненого. Поэтому логично предположить, что именно Гари, которого никто сюда не звал, отнес своего друга наверх, по лестнице, при содействии таксиста и дирижировавшей ими фру Линде. Иначе как бы они с таксистом разыскали комнату Матье? Итак: Гари кладет друга на кровать. Порывисто обнимает его. Бережно накрывает одеялом это нечто, похожее на сверток тряпья. С таксистом, между тем, уже расплатились. Мачеха наконец вспоминает о своем материнском долге. Поначалу-то она была парализована страхом: ведь могло случиться большое несчастье. Гибель «Фьялира» и так доставила их семье массу неприятностей. Клаус Бренде обескуражен. Она задумывается о смысле последней фразы. Духи мертвых сидят в их комнатах. Уже много дней никто в доме не смеется, все едва осмеливаются разговаривать. Она вспоминает имя того врача, которого муж вызывал накануне их свадьбы, после покушения на нее его дочери Ингер. Может, она и позже обращалась к услугам этого доктора. Теперь уже не узнать. Она толстая.
Ей противопоказано иметь детей. Теперь вот снова произошло покушение. Если она все правильно поняла. «Профессор оказался дома. Он скоро приедет», - с облегчением сообщает она экономке. Как ни странно, Гари и Матье остаются одни в комнате необычайно долго. Дом, со всеми его помещениями, готовится к болезни Сына. Из шифоньеров достают постельное белье. Приводится в порядок комната для гостей. Кипятят в больших количествах воду. Мачеха пытается дозвониться до мужа; но тот, как ей объясняют, уже покинул городскую контору. Садовник, который между тем отыскался, должен рысью бежать в аптеку, за винным спиртом. Как теперь обнаружилось, домашние запасы спирта иссякли. Вдогонку за садовником посылают Мамзель: могут понадобиться также эфир и йод, стерильная вата и бинты.
Только одна эта комната пока не затронута суматохой. Здесь даже тихо. Матье неподвижно лежит в постели. К счастью, время от времени стонет. Это - единственное утешение для Гари. Значит, он еще жив! Но Гари заполонен страхом, не чувствует ничего, кроме страха. Его мозг все пытается сформулировать одну-единственную, злую-нежную мысль: «Ты, пес паршивый, только попробуй у меня...» Он делает глотательное движение; и сам удивлен, что проглотил свои же слезы. Таким его и находит Клаус Бренде. Который вошел неслышным, но энергичным шагом. И вот теперь видит это чудо-юдо, стоящее на ковре среди комнаты: какого-то пацана-оборванца. Куртка на мальчишке распахнута, рубашка - сплошные лохмотья, к тому же такая короткая, что даже не прикрывает пупка. А по щекам бегут безутешные слезы. Только отметив все это, директор пароходства бросает взгляд на кровать. Сперва он видит голову сына, обмотанную тряпкой, имеющей тот же цвет, что и разодранная рубаха чужака. И еще - кровь, темный подтек, который тянется от корней волос к переносице, надвое разделяя цветную тряпку. Потом директор замечает ботинки, крепко сидящие на ногах Матье и выглядывающие из-под одеяла. Гари забыл их снять. Однако в ту же секунду, словно увидев эту картину глазами отца, он осознает допущенную оплошность. Опускается на колени, ослабляет шнурки и осторожно стягивает ботинки с ног раненого. Неизвестно, какими были первые слова Клауса Бренде и к кому он их обратил, к сыну или к приятелю сына. Но через некоторое время - или сразу же, после тихого вскрика - он спро-зоо сил чужого подростка:
- Что случилось?
Для Гари важно одно: объяснить, как обстоят дела с Матье. Его первая фраза - правда наполовину. Он говорит:
- Ему отрубили палец.
Рана на лбу, поясняет он, не такая серьезная. Затем он описывает дыру в животе: надрез - и как туда втиснулись пальцы Долговязого.
Одеяло снимают. И что же под ним? Больной - словно неаппетитный сверток. Порванная одежда, кое-как скрепленная шпагатом. Лоскут оголенной кожи, величиной с ладонь, - сплошная кровавая масса.
- Его нужно отвезти в клинику, - озабоченно говорит отец.
- Нет, - голос Гари неожиданно делается высоким и ломким, как год назад. - Я этого не позволю. Он мой друг.
Клаус Бренде втягивает голову в плечи, слегка подается вперед, будто боится, что его ударят. Потом снова распрямляет спину. Нет, духи мертвых не здесь, не в этой комнате...
- Это было бы разумно, оправданно, - тихо говорит директор пароходства.
- Я не оставлю его. Нас нельзя разлучать. Он во мне нуждается. Он был бы уже мертв, не будь я послан... - Гари поправляет себя,- ...не помоги я ему. Я его перевязал... своей рубашкой... его носовым платком...
Он не хвалится: просто то, что он сейчас говорит, должно быть сказано. Он шире распахивает куртку - показывает, что от его рубашки мало что осталось. Клаус Бренде хотел бы узнать имена мучителей сына. Гари от ответа уклоняется. Он, дескать, потом их назовет - самому Матье. А тот пусть распорядится полученными сведениями как хочет. Беседа заходит в тупик, пока что. Дверь отворяется, в комнату врываются люди. Впереди - профессор Френнесен. Он предусмотрительно прихватил с собой одного коллегу, опытного хирурга. Потому и задержался. Господин генеральный директор, понятное дело, оплатит визит. Об этом и договариваться не нужно: достаточно намека. Господин профессор Френнесен уже наслышан о покушении, хотя толком ничего не знает; он просит Гари повторить необходимые ему сведения: об отрубленном пальце, ранах на лбу, крайне опасном проникающем ранении брюшной полости. Операционная сестра тоже здесь. В руках у нее металлический контейнер с инструментами и перевязочным материалом. Мамзель вносит в комнату докторскую кожаную сумку, потом - несколько простыней. Мачеха протискивается вперед: это ее долг - проводить врачей к постели больного. У фру Линде через руку перекинуто полдюжины полотенец, перед собой она держит умывальный таз. Садовник доставляет все новые кувшины с горячей и холодной водой. Изрядный запас. Профессор Френнесен оглядывает изогнутую, как буква «Г», комнату. Он сразу видит: кровать расположена неудачно, неудобно для осмотра больного; и отдает распоряжение, чтобы ее переставили - поближе к середине. На помощь зовут садовника и шофера. Четверо мужчин поднимают кровать с больным и, осторожно ступая по ковру, переносят ее на другое место. Потом всех просят покинуть помещение - хозяйку тоже. Остаться может только господин генеральный директор.
