Главные почести воздаются 2 декабря во франкфуртском «Музеуме». Речь памяти Жан-Поля произносит Людвиг Бёрне. С пафосом, рожденным подлинным восхищением, он славит поэта человеколюбия, поэта свободы, поэта бедняков. Он называет его Иеремией народа-пленника. «Жалоба стихла, страдание осталось… Мы скорбим о том, кого мы потеряли, и о тех, кто его не потерял. Не для всех он был живым! Но придет время, когда он родится для всех, и все станут его оплакивать. Он же терпеливо стоит у врат двадцатого столетия и с улыбкой дожидается, пока его медлительный народ догонит его».

Когда летом Вильгельм Мюллер, известный поэт-песенник, навестил Рольвенцельский трактир, словоохотливая хозяйка так выразила свою скорбь: «Ах, господи, как подумаю, сколько тут, вот на этом месте, написал господин легационсрат! А если бы ему отписаться сполна! Еще на пятьдесят лет ему хватило бы писать, так он сам мне часто говорил, когда я просила его поберечь себя и не давать еде остынуть. Нет, нет, такой человек больше не народится. Он был не от мира сего… Простой цветок мог его безмерно осчастливить или птичка, и всегда, когда он приходил, на его столе стояли цветы, и каждый день я вдевала ему в петлицу букетик. С год он не приходил больше. Я навестила его там, в городе, за несколько недель до его смерти; он сказал мне, чтобы я села у постели, и спросил, как мои дела. Плохи, господин легационсрат, ответила я, пока вы снова не окажете мне честь своим посещением. Но я понимала, что он больше не придет, а когда узнала, что его канарейки перемерли, то подумала: он скоро умрет. И пудель тоже переживет его ненадолго, я недавно видела его, собаку просто не узнать. Господи, вот он и преставился! А похороны ему устроили, прямо как маркграфу, с факелами и каретами, и за ними народу — не счесть. На кладбище я вышла вперед, и когда стояла одна у могилы, куда ему предстояло низойти, то думала: и вот туда ты теперь спустишься, Жан-Поль? Нет, думала я, тот, кого туда опустят, не Жан-Поль. И, видя гроб перед собой, я снова подумала: и это ты, Жан-Поль, лежишь там внутри? Нет, это не ты, Жан-Поль. Произнесли надгробную проповедь, а мне дали стул у самой могилы, я сидела на нем, будто я из самых близких, а когда все кончилось, они пожимали мне руки, семья и господин Отто и еще многие знатные господа».