2 апреля 1942 года, ровно через месяц после ранения, я покинул сочинский госпиталь. Вместе с Ф. В. Монастырским мы отбыли в Керчь к прежнему месту службы.

Возвращались поездом местного сообщения Сочи — Туапсе, с долгими остановками на каждом полустанке. Поезд как бы ощупью пробирался по железнодорожному полотну вдоль берега моря, опасаясь вражеских бомбардировщиков. Но опасения железнодорожников не подтвердились, хотя мы и ехали от Сочи до Туапсе почти целый день. [86]

На остановках завязывались непринужденные беседы, воины встречали знакомых.

На одной из остановок и я встретился с бывшим зенитчиком крейсера «Червона Украина» старшим краснофлотцем А. П. Титаренко. Этот широколицый, высокий и плотный моряк заметно прихрамывал — был ранен под Севастополем в ногу, а теперь направлялся в команду выздоравливающих Новороссийского флотского полуэкипажа.

От него я узнал о судьбе некоторых моряков с «Червоной Украины», воевавших на сухопутном фронте за родной Севастополь.

Их было четверо в стрелковом отделении, все из одного расчета корабельных зениток-стомиллиметровок — старшина 2-й статьи Я. М. Харченко, командир отделения; его заместитель старший краснофлотец А. П. Титаренко; установщик прицела краснофлотец Н. Н. Морозов и подносчик снарядов краснофлотец М. Н. Подпалий. Все они из вновь сформированного батальона морской пехоты, одного из тех, которые ускоренным порядком комплектовались из личного состава частей и кораблей Севастопольской Главной базы.

В дни второго, декабрьского, наступления гитлеровцев на Севастополь этот батальон принимал участие в жестоких боях на камышловском направлении и в конце декабря неоднократно контратаковал неприятеля на этом участке. В одной из контратак батальон попал под сильный артиллерийско-минометный огонь противника.

Первым из отделения Харченко погиб Николай Морозов, «Николай Николаевич», как все его называли. Корабельный весельчак, любимец всего экипажа крейсера, активный участник художественной самодеятельности, он был смертельно ранен в живот при взрыве вражеской мины. Раненого не успели перевязать — скончался. «Оставили мы его под кустиком, — говорил Титаренко, — заметили место, а сами с Харченко стали продвигаться вперед с батальоном».

Через несколько минут лишился глаз командир отделения Харченко, лицо — сплошная кровавая рана... Бойцы хотели сделать перевязку командиру, начали прикладывать индивидуальные пакеты, но он, находясь в полном сознании, отстранял их и говорил: «Вы, ребята, вперед продвигайтесь, выполняйте приказ, а меня пристрелите, чтоб, случаем, в плен не попасть к фрицам! Все равно жить без глаз [87] я не стану — не смогу отомстить врагам ни за себя, ни за товарищей...»

— Ну, кто же на это пойдет? — продолжал свой рассказ Титаренко. — Мы все же кое-как перевязали Якова, успокаивали: мол, скоро в госпиталь тебя доставим, все обойдется. А он все свое: убейте да убейте. Тут немцы нажали еще сильнее — прямо косят из минометов. Мы залегли. В это время сбоку грохнул выстрел из винтовки. Я глянул туда, а это Харченко. Видно, нашарил у кого-то убитого винтовку и... А вскорости и меня стукнуло в ногу. Батальон начал отходить. Товарищи, спасибо им, помогли добраться до перевязочного... Яшу Харченко жалко, хороший был товарищ. И как старшина в отделении был хорош — заботился о бойцах, и дело знал. Мы с ним «годки» были, всю службу вместе — и на корабле, и после... Пятый год разменивать начали. А какой смелый да спокойный в бою был старшина! Помните, товарищ комиссар, как мы, бывало, на корабле отражали фашистские налеты?

Как же не помнить... Я все помнил и хорошо знал Якова Харченко, старшину 2-й статьи, командира левобортной «сотки» — усатого коренастого моряка, секретаря партийной организации зенитного дивизиона, одного из тех партийных активистов, на кого опирается в своей работе военком на корабле. С самого начала войны и до конца существования крейсера «Червона Украина» во время налетов вражеской авиации, как бывало под Одессой, в Новороссийске и Севастополе, мне хорошо было видно с кормового зенитного мостика (туда я обычно выходил — на свой первый объект по боевой тревоге), как наши виртуозы-зенитчики разворачиваются у своих орудий, как старшина Харченко на юте хладнокровно встречает врага, уверенно командует боевым расчетом из 11 человек, только усы подкручивает, высматривая в небе фашистские самолеты. И, невзирая на разрывы бомб, вздымающих столбы воды вокруг корабля, умело управляет огнем своего отделения. И уж я-то знаю, что погиб моряк не из-за своей душевной слабости, а потому, что не хотел оставаться бесполезным для Родины в ее трудный час. Не могла пойти на это горячая морская душа.

Спустя много лет после войны я случайно встретился с тем четвертым моряком из отделения Я. М. Харченко — М. Н. Подпалием, работавшим в то время заместителем председателя колхоза в Херсонской области, откуда он был призван на Черноморский флот. Все рассказанное ранее [88] Титаренко Подпалий подтвердил и дополнил некоторыми подробностями тех боев под Севастополем.

Вся четверка моряков попала в батальон, сформированный в учебном отряде ЧФ под командованием капитана Карагодского, к которому Подпалий из отделения Харченко был назначен связным командира батальона. Ранее Карагодский был начальником распорядительно-строевой части учебного отряда, а вновь сформированный батальон именовался Особым.

В боях во время отражения второго штурма Севастополя сильно поредели ряды этого батальона, особенно при овладении одной из высот в районе села Верхний Чоргунь, где Михаил Подпалий тоже был ранен, а во всем батальоне в строю осталось несколько десятков бойцов.

По прибытии в Туапсе мы с Ф. В. Монастырским побывали в Политуправлении ЧФ, узнали обстановку на причерноморских фронтах. Нажим гитлеровцев на Севастополь пока не усиливался, но зато на Крымском фронте наши войска встретили упорное сопротивление и продвинуться вперед не смогли. Морские перевозки Новороссийск — Керчь проходили напряженно, активизировалась вражеская авиация. В общем, все было так же, как до нашего отъезда.

Дальнейший путь до Тамани проделали на машинах — сначала на попутной, а в Новороссийске, благодаря заботам военкома НВМБ И. Г. Бороденко, получили в свое распоряжение «пикап», на котором и прибыли к вечеру 8 апреля в Тамань. Весь следующий день я провел в Тамани. Побывал на 718-й батарее, отличившейся во время десанта, и на зенитной батарее 65-го ЗАП, прикрывавшей Таманский порт. Побеседовал с командиром 140-го артдивизиона майором Б. В. Бекетовым и комиссаром 65-го зенитного артполка батальонным комиссаром К. М. Шевцовым. Получил обстоятельную информацию о положении дел в береговых частях базы. Зенитчики по-прежнему работали в полную нагрузку. Воинские перевозки через Тамань велись интенсивно, истребительное прикрытие с воздуха было недостаточным, и вся основная тяжесть борьбы по отражению интенсивных налетов вражеской авиации легла на зенитные подразделения.

На береговых батареях наступил период временного затишья — теперь их огонь не доставал до вражеских позиций, [89] и только изредка они «отстреливались» от налетов авиации.

Бекетов даже сообщил, что у них с комиссаром дивизиона есть намерение организовать улучшенное питание личного состава — выращивать капусту, картофель, помидоры на огородах при некоторых батареях, — но не в ущерб боевой готовности. Вообще же наши флотские стационарные батареи всегда отличались хорошим ведением подсобного хозяйства. Пусть и эти попробуют, подумалось мне, пока мы немца прогоним из Крыма. А надеяться на это были все основания, исходя из реального соотношения сил на нашем участке фронта.

Вечером того же дня, находясь на КП майора Б. В. Бекетова, я по телефону получил извещение из политотдела Новороссийской ВМБ. Мне сообщили, что Указом Президиума Верховного Совета СССР от 3 апреля 1942 года командир базы А. С. Фролов, ряд моряков-черноморцев, в том числе и я, награждены орденами Красного Знамени. Конечно, радость моя была велика.