Командование базы в январе — феврале этим КП фактически не пользовалось — мы находились либо в штабе на набережной, либо в различных поездках по воинским частям, узловым пунктам воинских перевозок и т. п. К сожалению, эта недооценка КП вскоре обернулась излишними жертвами, которых могло и не быть.

Бомбардировки с воздуха в Керчи были так же часты, как и в Камыш-Буруне. Противник не мог не знать, что через Керчь производится транспортировка войск и военных грузов, их перегруппировка и сосредоточение, что в городе дислоцируется военно-морская база и ряд фронтовых учреждений.

Хотя город находился на военном положении со всеми его особенностями и неудобствами — светомаскировкой, патрулями днем и ночью и прочим — ритм повседневной жизни постепенно восстанавливался. Налаживалось продовольственное снабжение населения, работали столовые, бани. Начинали собирать свои кадры судоремонтный завод и другие производственные предприятия. Регулярно выходила газета «Керченский рабочий». В городском кинотеатре, хотя и не ежедневно, демонстрировались кинофильмы.

Все жизненно важные задачи решались на собраниях городского партактива. В работе одного из таких собраний мне довелось принимать участие. Обсуждался вопрос о работе парторганизаций города в прифронтовых условиях, были решены многие важные вопросы. Помню, на собрании присутствовал представитель Ставки Верховного Главнокомандования армейский комиссар 1 ранга Л. З. Мехлис.

В конце февраля воздушные налеты на Керчь усилились. Противник начал применять тактику массированных налетов, а также бомбометание с пикирования по заранее разведанным целям. Налеты вражеских самолетов на город стали настолько частым и обычным явлением, что сигналом воздушной тревоги были теперь уже не гудки и сирены, а начало зенитной стрельбы. Так случилось и 2 марта 1942 года.

Всю предыдущую ночь я не спал. Вместе с комиссаром СНИС старшим политруком Д. С. Калининым мы долго [83] объезжали верхом на лошадях город и воинские части, проверяя несение гарнизонной службы. В таких поездках Д. С. Калинин всегда охотно участвовал, поскольку хорошо знал постоянную и временную дислокацию частей гарнизона.

Едва рассвело, как послышались выстрелы зениток, сначала редкие, а потом в нарастающем темпе. Выглянув в окно своей комнаты, находившейся в здании штаба базы, я увидел облачка разрывов зенитных снарядов. Решил пойти к оперативному дежурному: узнать, в чем дело. Только успел взяться за ручку двери, как был оглушен страшным грохотом взрыва во дворе штаба, куда выходили окна моей комнаты. Что-то сильно ударило в спину, ноги подкосились, и я потерял сознание. Но, видимо, это продолжалось недолго. Очнувшись, я с трудом поднялся на ноги, открыл дверь в коридор, заваленный кусками кирпича и штукатурки, и стал спускаться по каменным ступенькам лестницы, ведущей во двор. Только тогда почувствовал, что затылок у меня мокрый. Тронул рукой — кровь... Оглянулся — на ступеньках следы крови.

Спустился вниз, где наша санчасть помогала раненым. На ступеньках крыльца помещения политотдела увидел начальника политотдела Ф. В. Монастырского. Он приложил к лицу уже успевшую намокнуть от крови подушечку индивидуального пакета, прикрыв ею половину лица и один глаз.

Мы вошли в здание.

В первой комнате лежал убитый осколком в висок старший инструктор политотдела по оргработе Г. А. Ярцев. Тут же находилась тяжело раненная в голову машинистка политотдела; ей оказывали медицинскую помощь. Как мы узнали, помещение штаба КВМБ — фасадная часть трехэтажного дома — полностью разрушено, на набережной образовалась большая воронка от «пятисотки», убито и ранено около 80 человек.

Вскоре вместе с другими ранеными я оказался в 42-м военно-морском госпитале. Это был фронтовой эвакогоспиталь, который сразу же после первичных операций переправлял раненых на Кавказ. С полчаса пролежал на операционном столе, пока флагманский хирург Черноморского флота военврач 1 ранга Б. А. Петров, находившийся в то время в командировке в Керчи, извлек у меня из спины и затылка множество осколков различной величины. Операция проводилась под местным наркозом с добавлением «внутреннего» — стакана водки. Ранение считалось легким, [84] позвоночник и ребра не были задеты, но большая раневая поверхность вызывала сильное кровотечение.

Тем временем противник продолжал усиленно бомбить город. Бомбежка длилась весь день 2 марта и все последующие дни. Первая ночь в госпитале оказалась особенно трудной. Неприятно, находясь в неподвижном состоянии, слышать близкие разрывы, нарастающий свист бомб, резкую трескотню выстрелов зениток. Не покидала навязчивая мысль, что вот-вот бомба упадет прямо сюда, на прикованных к постели раненых... В таком состоянии заснуть невозможно, и все были искренне благодарны дежурной санитарке-старушке, которая всю ночь заботилась о нас, переходя от койки к койке. Кому подушку поправит, кому ласково скажет: «Ничего, не волнуйся, милый, скоро пройдет, вот уже, кажется, улетели...». Сильнее всех лекарств действовала эта душевная забота простой русской женщины-матери.

Через день раненых на двух самолетах По-2 отправили в Сочи, в Главный военно-морской госпиталь ЧФ. Не хотелось уезжать от своих, но на моей отправке настоял командир базы А. С. Фролов, навестивший меня в госпитале. Он и сам был ранен осколком в лицо, но «отделался царапиной», — как сам сказал полушутя. И тут же добавил тоном, не вызывающим возражений: «Ты теперь мне не комиссар, ты просто раненый. И выполняй приказания своего командира».

За военкома и начальника политотдела базы остался заместитель начальника политотдела батальонный комиссар Ф. И. Драбкин.

По пути в Сочи наши самолеты сделали посадку в Анапе. Там в военно-морском лазарете нас навестил член Военного совета ЧФ дивизионный комиссар Н. М. Кулаков. Со свойственным ему грубоватым добродушием пожурил меня и Монастырского: «Что это вы надумали! А кто же там, в Керчи, за вас работать будет? Ну, а тебе, Мартынов, — продолжал, обращаясь ко мне, Николай Михайлович (он со всеми был на «ты» и ко всем обращался по фамилии), — вовсе уж не пристало получать ранение в Керчи, да еще в штабе базы. Другое дело в Севастополе, когда ты был на крейсере, где все кругом рвалось и горело». Ну я отшутился, конечно: «Виноват. Исправлюсь, когда вернусь из госпиталя». Разговор на эту тему закончился. [85]

Н. М. Кулаков направлялся самолетом через Анапу в Керчь. А когда побывал там, его мнение о керченской обстановке, якобы более благополучной, чем в Севастополе, несколько изменилось. «У вас теперь, пожалуй, погорячее нашего будет», — поделился тогда член Военного совета впечатлениями с замначполитотдела Ф. И. Драбкиным.

В сочинский Главный военно-морской госпиталь ЧФ мы прибыли 5 марта. Там было все, что нужно для поправки: забота, внимание, а главное — тишина, не слышалось постоянного грохота авиабомб и надсадной пальбы зенитных пушек. В госпитале я встретился с бывшим начполитотдела КВМБ К. В. Лесниковым. Тяжело раненный в ногу во время десанта, он все еще находился на излечении. Рассказал, что ногу свою «отстоял», все еще мучается от боли, но теперь уже твердо надеется, что рана заживет. Однако старый моряк был сильно опечален заключением врачей: к военной службе не пригоден.

Во второй половине марта была у меня в госпитале еще одна памятная встреча с бойцами БОСа, который мы провожали в феврале на сухопутный фронт. Из состава этого отряда сюда, в сочинский госпиталь, были эвакуированы раненые — «старморнач» Феодосии капитан 2 ранга А. А. Мельников, военком отряда политрук Д. Ф. Пономарев, командир роты лейтенант В. А. Ботылев и другие, всего около 30 человек.

В жестокой схватке с гитлеровцами под Владиславовкой отряд понес большие потери. Были тяжело ранены Мельников и Пономарев. Убиты командир отряда Айдинов и полковой комиссар Алексеев.

Но ни сам Д. Ф. Пономарев, ни раненые бойцы его отряда, несмотря на перенесенные потрясения, не пали духом. Здесь, в госпитале, все они держались дружной, сплоченной группой. В дальнейшем воины БОСа прекрасно проявили себя в других частях морской пехоты Черноморского флота.