А баба Нина, осчастливив порохом оболтусов великовозрастных, загорелась основное свое призвание реализовать, учительское, школу для деток городских организовать. Но тут натолкнулась она на непонимание легкое, позабыла, что времена сейчас на дворе средневековые, тяжелые. Детки все, как только в возраст чуть сознательный входят, обязанности по добывания хлеба насущного со взрослыми разделяют всемерно, и времени свободного на учебу у них весной-летом-осенью не бывает практически. Но не зря женщина достойная столько лет в сфере образования проработала, сумела она убедить людей местных, решения судьбоносные принимать делегированных, что пришлые люди отнюдь не вечные, а из местных инженеры, врачи, да геологи сами по себе, без овладения знаниями, не получаться. И Авокян уважаемый ее начинание поддержал всемерно. Так что разрабатывала она теперь программы школьные, ждала, пока здание пригодное соорудят строители. Чувствую, что превратиться вскорости наш городок провинциальный в центр земной ремесел и образования.      

Тут воспоминания мои были прерваны появлением группы помощников, инвалида немощного забирать с рыбалки пришедших. С улыбкой счастливой смотрел я на людей и зверей, за короткое время дорогими мне ставших, жизнь, второй раз мне подаренную, смыслом наполнивших. Пешком шли Борат с Ириной. Да, попал старый воин в переплет любовный. Медсестричка была у нас девушкой не только милой и симпатичной, но и высокой весьма для женщины, а уж для местных и подавно. Как только встретил воевода нас, из земель проклятых выбравшихся, так и был поражен красотой нездешней женщины, с него ростом вымахавшей. Ну а дальше уже я подсуетился, сваху обездвиженную изображая, когда заметил, что неровно дышит корешок мой к докторше молоденькой. Помогло мне в этом то, что за время пути нашего по степи дикой оба они от меня не отходили практически. И дрогнуло сердечко пришелицы молодой, когда получше вояку доблестного, друга беззаветного, узнала. Да и Данька к Борату пиявкой прилип, завороженный богатырем живым из сказок мальчишеских. Так что провалились попытки армянина коварного, медицинского светилы местного, Авокяна-доктора, Иру с собой в столицу утащить себе в помощницы. Решила она, что куда Кай, туда и Кая, и осталась в городе. Тем более, что и мне еще долго без присмотра медицинского нельзя будет обходиться.      

Ну, и самое главное. Рядом с ними, верхом на боевом коне могучем, как смоль черном, едет ко мне мое сокровище, мелкое и наглое, и любимое. Как только дошла весть до города, что привезли в крепость на переправе меня, ранами военными скорбного, Айка, коня загоняя, туда бросилась. И больше уже ни на шаг не отходила, докторов изводя вопросами о здоровье моем, болезного меня кормила с ложечки, мыла, и убирала за мной. Тут уж я попал, так попал. Виду немощи своей физической не удалось мне в очередной раз ни спрятаться, ни в поход убежать. Но не жалел я об этом нисколечко. Трогательна была в заботе своей пигалица эта милая так, что у меня, наверное, от слабости, слезы умиления на глаза наворачивались. И теперь, переехав уже в город на жительство постоянное (выделили нам, пока свой не построим, дом старшины Ллода покойного) купался я просто в ласке и неге от жизни семейной, ранее мной не испытанной. Будем надеяться, что так и продолжится у нас жизнь счастливая, удастся мне в полной мере шанс второй, силами неизвестными мне предоставленный, использовать правильно.

Сознание ко мне вернулось сразу, рывком, когда тонуть-захлебываться начал. Разлепив глаза увидел, что нахожусь я под водой, прозрачной совершенно. Рядом со ступнями, в берцы привычные одетыми, дно песчаное, над головой свет солнечный на поверхности, недалеко совсем находящейся. А в рот открытый вода заливается, теплая и соленая жутко. Рванул я к свету так, что по пояс из воды выскочил. Обратно плюхнулся, и на волнах редких и некрупных качаясь, принялся дышать изо всех сил и отплевываться, глотку с легкими очищая. Когда продышаться смог, и пелена красная с глаз пропала, рассмотрел, что барахтаюсь я совсем недалеко от берега. Позади меня поверхность водная без конца и края, а впереди, метрах в тридцати, полоса песка ослепительно белая, а за ней зелень густая, тропическая.      

Рассудив, что осмысливать происшедшее лучше, имея под ногами почву твердую, я, не раздеваясь (тут расстояние-то всего ничего), решительно погреб к земле неведомой. Плыть не пришлось мне долго, метров через десять уже ногами дна достал, дальше пошел, воду грудью раздвигая. Выбрался на сушу, отошел от воды, и уселся на ствол древесный, волнами выброшенный, белый от соли и твердости каменной. И задумался, пытаясь воспоминания свои с картинкой окружающей сопоставить. Последнее, что помню, это как лечу я с ножом в руке на супостата вооруженного, мальчишку за волосы держащего, и опаздываю безнадежно. Зрачок дула пистолетного в мою сторону повернулся уже, и боль ужасная, сознание выбивающая, в животе и руке вспыхивает. И все. Обрыв кадра, кино закончено.   

Спохватился я себя осматривать. Куртка камуфляжная моя на брюхе целая, в крови, из дырки которая течь должна была, не испачкана. Задрал ее, и майку задрал - нет следов от раны новой на теле. А старые? До плеча оголился - есть старые шрамы знакомые. И рука левая, по моим воспоминаниям перебитая, действует отлично и без повреждений внешних. Себя всего взглядом окинул: одежда привычная, мокрая правда вся, на поясе в чехле финка моя, путешественница, со мной всегда как монета из сказки неразменная, а кобуры пустой, и подсумка брезентового, с двумя магазинами автоматными, которые в момент прыжка отчаянного на мне были, нет. А вокруг?      

А вокруг жара страшная, зной удушающий. И ветерок, с моря налетающий, тоже теплый, горячий почти, не освежающий. Под ногами песочек пляжный, густо с ракушками, целыми и поломанными, перемешанный. Краб вон ползет маленький, домик-раковину за собой волоча. Впереди, на сколько взгляда хватает, гладь водная, слегка волнами длинными, но не высокими и не частыми, сморщенная. А позади буйство природы, пальмы, лианами оплетенные, еще какая-то флора, мне не знакомая. И птицы орут пронзительно из джунглей прибрежных. И вот что же у нас получается?      

Получается у нас ситуация, к которой я, глядишь, и привыкать скоро начну. По всему выходит,умер я снова, и сила непонятная опять меня в дали неизведанные перебросила, очередной шанс, третий по счету уже, мне предоставила. И за что мне, интересно, счастье такое привалило, а? Это что, теперь и помереть по нормальному не получиться, буду Мафусаилом вечноживущим из мира в мир скитаться?      

Пока я предавался терзаниям душевным, об участи незавидной своей рассуждая, из за мыска небольшого, скалами невысокими в море врезающегося, что по правую руку недалеко от меня находится, судно показалось невеликое, вида весьма примитивного. Видел я такие в передачах Сенкевича про дикарей Полинезии, катамаран своеобразный. Основная лодка выдолблена из целого ствола дерева, а к ней, на палках длинных, сбоку еще поплавок присобачен. Для устойчивости. И в этом корыте, веслами синхронно махая, пятерка мужиков сидит, ликом черные, с мордами, белой краской размалеванными. Увидели они меня, на берегу в одиночестве сидящего, быстро, заверещали голосами пронзительными, и плавсредство в мою сторону разворачивать начали. Ну что, Иван Палыч, готов к новому контакту с иной цивилизацией? А, что там, теперь, получается, всегда готов!