Но писателю можно простить все небрежности ради одних только первых глав. Какая жизнерадостность! Какой всепобеждающий юмор! Какое изобилие неожиданных наблюдений и языковой изобретательности! Одна ситуация гротескнее и оригинальнее другой: езда по ужасным дорогам, сцены на постоялых дворах или на улицах; попутчики с комичной внешностью. Незабываемо описание несчастного дилижанса, которым Андерсена отговорили ехать в Барселону (он предпочел, как меньшее зло, плыть по морю); теперь он увидел, как дилижанс прибывает в Валенсию: «Он был так забрызган и запылен, какой-то призрак повозки, которую мы видели два дня назад; лошади были в пене, карета истерзана пылью, пассажиры выходили, словно больничные пациенты, многие в домашних туфлях, ибо от долгой езды в сапогах распухали ноги, другие без верхнего платья, которое висело у них на руке, пыль покрывала их волосы, а тощим и скулы; так выглядели господа; несчастный кентавр — сросшийся с лошадьми форейтор — страдал по-другому». Ему день за днем приходилось править лошадьми, «его жгло солнце, душила пыль, а он все в пути, без отдыха — и вот он здесь, снова стоит на земле, идет, но походка его застывшая, лицо — строгое, как у мумии, улыбка, словно у больного, когда ему говорят: „Вы сегодня лучше выглядите!“ — а он знает, что это болтовня».

Первая часть книги самая веселая и лучше всего написана. Постепенно радостное настроение бледнеет, и рассказ становится более поверхностным и расплывчатым. И все же многое в нем производит сильное впечатление. Так, он оставляет ощущение трагедии испанской культурной жизни. Мавританские дворцы и мечети, когда-то непревзойденные архитектурные шедевры, были теперь изуродованы до неузнаваемости или лежали в развалинах; такие гордые испанские города, как Толедо, которые еще несколько веков назад были блестящими центрами власти и культуры, превратились в жалкие, тихие провинциальные дыры. Подавленное настроение упадка и разложения отличало большую часть Испании, которую видел писатель.

Последнее путешествие, о котором Андерсен написал книгу, было совершено в 1866 году в Португалию. Попал он туда, в общем, случайно. В юности он встречался в доме адмирала Вульфа с двумя португальскими юношами, сыновьями коммерсанта из Лиссабона, который был датским консулом. Отец послал их в Копенгаген познакомиться с Данией и выучить датский язык. Теперь, через много лет, они пригласили Андерсена в Португалию, и почему бы ему было не принять приглашение? Он по-прежнему отличался любознательностью И стремился изучать мир.

Впрочем, окончательное решение было принято не без тяжелых мучений. В Париже, где он провел весну, его терзали раздумья. Ехать ли через Испанию или плыть по неспокойному Бискайскому заливу? Морской переезд из Бордо в Лиссабон занимал трое суток, и «подумайте, каково будет семьдесят два часа страдать морской болезнью? Я умираю при одной мысли об этом», — писал он Эдварду Коллину. Но поездка по суше тоже выглядела не особенно привлекательной: правда, до Мадрида можно доехать поездом, но дальше по крайней мере двое суток дилижансом! Был риск заболеть по дороге. Да еще там недавно произошла революция! Чтобы лучше оценить ситуацию, он для начала отправился в Бордо. «Там я решу, утонуть ли мне в испанских морях, получить менингит в Испании или ехать на север. Теперь я волен выбирать», — написано в том же письме.

Оттягивая время, он прибыл в Бордо; но, заехав так далеко, конечно, не хотел поворачивать назад. На море был шторм, и он поехал сушей. Из Мадрида он писал домой: «Я узнал, что вчера, через два часа после того, как я проехал Миранду, на железную дорогу обвалилась большая скала, и часть туннеля, по которому я ехал, разрушена. Так что мне снова сопутствует удача, но надолго ли?» Через шестьдесят часов беспрерывной езды из Мадрида, он, совершенно измученный, достиг Лиссабона, где в течение трех месяцев гостил у своих состоятельных португальских друзей. Они говорили по-датски, и он чувствовал себя вполне дома. Он наслаждался своим пребыванием, как каникулами, ходил на прогулки в горы и осматривал города в окрестностях столицы, но ничего особенно примечательного с ним не происходило. Обратный путь он вынужден был проделать морем. С него довольно было дилижансов в Испании.

Через два года он издал короткое описание своего путешествия «Посещение Португалии в 1866 году», которое он в предисловии называет «мимолетно записанными воспоминаниями». Так оно и есть. В них нет ничего обращающего на себя внимание или оригинального. Книга не претендует на литературную ценность. Читая ее, ощущаешь себя рядом со старым другом, который в свободной беседе рассказывает о путешествии, откуда недавно вернулся. Книгой можно заинтересоваться из любви к писателю или если вы хотите узнать о чужих странах. Едва ли многие датчане имеют представление о городах и пейзажах Португалии. Такие названия, как Цинтра, Сетубал, Коимбра, нам ничего не говорят. Но, побывав там вместе с Андерсеном, прочтя его книгу, мы что-то узнаем об этих городах и о том, как выглядит страна. В компании этого милого старого господина мы разделяем восхищение красотами земли, а потом страхи перед чересчур бурным Атлантическим океаном и облегчение, когда он сходит на берег в знакомом Бордо. Эта книга — приятная беседа. По любимому выражению Андерсена, он немного посудачил со своим читателем.

Даже не написав ни одной сказки, Андерсен был бы писателем, известным в свое время во всей Европе, писателем, которого читают и в наши дни, во всяком случае в Дании. Но сказки стали венцом его творчества. Ирония судьбы, потому что жадный до славы писатель поначалу не подозревал, что именно они дальше всего разнесут по свету его имя.

Мысль пересказывать народные сказки и писать в том же жанре ни в коей мере не была оригинальной — европейские писатели занимались этим уже более ста лет; в Дании, например, его старшие современники Эленшлегер и Ингеман. Почему бы молодому честолюбивому писателю не попробовать то же самое? Ведь он всегда любил этот вид фольклора. Собственно, кто мог быть ближе к нему, чем он, ребенок из народа? Первую попытку он сделал еще в 1829 году сказкой «Призрак», которая заключает сборник стихов, выпущенный к новому, 1830 году. «В детстве я больше всего любил слушать сказки, — пишет он в виде предисловия, — почти все еще живы в моей памяти, а некоторые из них известны очень мало или совсем неизвестны; я пересказал одну, а если ее хорошо примут, я возьмусь и за другие и когда-нибудь создам цикл детских народных сказок». Но Мольбек и другие рецензенты не рекомендовали автору продолжать в том же духе, и их можно понять, зная неуверенный стиль и то и дело встречающиеся в ходе рассказа и плохо подходящие к народной сказке цитаты из обширного круга чтения Андерсена и ссылки на различные литературные явления.

Вероятно, он и сам это чувствовал; во всяком случае, он пока что положил свои планы на полку. Но к новому, 1835 году, уже почти закончив «Импровизатора», он снова вернулся к сказкам. «Сейчас я начинаю несколько детских сказок, — писал он в первый день нового года своей приятельнице, — видите ли, я хочу попытаться завоевать молодое поколение!» Через месяц он сообщил то же самое Ингеману, добавив: «Я написал их так, как рассказывал бы ребенку». Это было совершенно новое и оригинальное исходное положение. Откуда у него возникла такая мысль, нигде прямо не говорится, но Эдвард Коллин в своей книге об Андерсене ясно припоминает, как писатель часто развлекал детей в семьях, где регулярно бывал, рассказывая им «истории, которые он либо сам тут же придумывал, либо брал из известных сказок; но рассказывал ли он свое или пересказывал, манера изложения была столь исключительно его собственная и живая, что она восхищала детей. Его самого забавляло, что он может дать своему юмору такой свободный выход, рассказ не умолкал, богато приправленный знакомыми детям оборотами речи и фактами, которые туда подходили. Даже самую сухую фразу он мог сделать живой; он не говорил: „Дети сели в повозку и поехали“, а: „Ну вот, уселись они в повозку, до свидания, папа, до свидания, мама, кнут щелк, щелк, и покатили. Эх ты, ну!“ Тот, кто потом слушал, как он читает свои сказки, лишь очень слабо представлял себе своеобразный успех подобной декламации в детском кругу». Коллин дает понять, что именно успех Андерсена у детей — да и у взрослых — способствовал признанию его первых сказок.