Хейберг был вежливее в своих высказываниях, но даже перед старым Коллином не скрывал своего мнения, что большинство драматических произведений Андерсена представляют собой чистое дилетантство. Право, в Копенгагене не было человека, лучше его разбиравшегося в сценическом искусстве и сценическом воздействии, и он ясно видел, в чем причина неудач. В сюжетах, которые выбирал Андерсен, часто отсутствовало драматическое напряжение, развитие действия в его пьесах было недостаточно сжато, а характеры главных героев настолько легко набросаны, что они производили впечатление мимолетных знакомств — «они проходят мимо нас, как множество людей в жизни, которых мы едва узнаем, встретив на следующий день». Можно понять, что Хейберг схватился за голову, когда Андерсен в своей наивности начал подражать ему самому.

Сказочная комедия Андерсена 1844 года «Цветок счастья» построена в точности на той же идее, что и прелестная романтическая комедия Хейберга «Сонный день»^{63}, поставленная несколькими годами раньше. Сравнив две пьесы, поражаешься, как неуклюж и непрофессионален Андерсен и в диалогах, и в стихосложении, и в передаче идеи. Хейберг был того же мнения. «Как бы лестно мне ни было, — писал он Йонасу Коллину, который в то время был директором театра, — что мои скромные труды принимаются за образец, мало приятно, что они дают повод для подобных абсурдов». После краткого, но основательного критического разбора он заключает, что, по его мнению, было бы «ниже достоинства театра не отвергнуть самым решительным образом подобную галиматью».

Зато Хейберг признал пьесу «Грезы короля»[36](1844), которая состоит из нескольких тесно связанных, но завершенных коротких картин; здесь Андерсен, по мнению Хейберга, удачно использовал свой талант «лирического импровизатора». Интересно, что Хейберг не особенно охотно разрешил постановку «Первенца». Последующая судьба пьесы в театре показала, что и он иногда ошибался.

Но в остальном характеристика, данная Андерсену как драматургу Хейбергом (и Мольбеком), остается верной и в наши дни. Современный читатель, возможно, признает, что сюжет в «Мулате» и «Мавританке» не так уж плохо построен. Но это не спасает положения, потому что развитие действия то и дело тормозится легкомысленными и не относящимися к делу разговорами о чем угодно, а у сценических героев почти совершенно отсутствует глубина и перспектива. И как мог этот мастер языка довольствоваться таким неуклюжим, а временами просто путаным словесным выражением своих идей? Порой создается впечатление, что он был доволен, лишь бы строфы сочетались друг с другом, а куплеты имели необходимое число строк. Да и то не всегда. Он слишком спешил. Осенью 1840 года, заканчивая музыку к «Мавританке», Хартман оказался в затруднительном положении, обнаружив, что в одной песне не хватает строчки в заключительном куплете; ее пришлось сочинить Эдварду Коллину, потому что Андерсен был в отъезде за границей. Но даже когда ему казалось, что он основательно поработал над рукописью, в языке ощущается налет случайности, тем более поразительный, что мы видим, насколько точен стиль сказок.

Поэтому не удивительно, что лишь немногие пьесы пережили писателя; большинство исчезло из театрального репертуара еще при его жизни. Из музыкальных комедий припоминается несколько песен, например «Братья, далеко-далеко отсюда» с припевом: «Жаль, что Америка так далеко-далеко отсюда», и «Пастух пасет своих овец», обе из «Праздника в Кенилворте», а также «Пускай растет здесь бузина», песня из «Бузинной матушки». Постоянно ставится опера «Маленькая Кирстен», но больше из-за музыки Хартмана. Дольше всего продержались милые юмористические безделушки, короткие сценки, не требующие глубокого трактования характеров, но просто дающие быстрые зарисовки комических типов: «Первенец», «Комедия в зеленом», «Ночь в Роскилле» (которая, кстати, переносит на датскую почву французский фарс), водевильный монолог «Любовные похождения Миккеля в Париже» и «В экипаже веттурино»— веселая картинка из жизни датских туристов в Италии. Эти пьесы написаны блестящим, живым языком, заимствованным непосредственно из современной действительности, которую Андерсен всегда мастерски наблюдал и описывал.

Андерсен писал стихи со школьной скамьи в Слагельсе и до 1875 года, за несколько месяцев до смерти. Бесчисленные песни, поэмы на случай, эпиграммы по разным поводам, короткие истории, описания природы, памятные стихи на смерть друзей, лирические стихотворения в течение всех лет выходили из-под его усердного пера. Его стихи публиковались где угодно: в газетах, серьезных и развлекательных журналах и всюду, куда их только можно было пристроить. Некоторые разбросаны по его пьесам и путевым заметкам.

Критики того времени не всегда оставались ими довольны, а последующие были еще строже. Нельзя отрицать, что потребность Андерсена выражаться при помощи рифм была сильнее его таланта в этом виде искусства. В то время как в работе над сказками он придирчиво заботился о форме, сочиняя стихи, он иногда был столь же небрежным. Казалось, в стихах он менее критичен к себе или его чувство формы менее уверенно. Он и сам это сознавал. В своем эссе об Андерсене Георг Брандес рассказывает, как однажды старый писатель посетил его и сказал: «Вам, конечно, не нравятся мои стихи. Я сам знаю, что, собственно говоря, я не стихотворец, но не находите ли вы, что некоторые все же не так плохи?» Молодой критик не рассказывает, что ответил, но ситуация, вероятно, была для него нелегкой, ибо он действительно невысоко оценивал стихи и говорил и писал, что из всего творчества Андерсена только сказки переживут его. Впоследствии критики высказывали то же мнение. Но это категоричное суждение несправедливо. Хотя подавляющее большинство стихов Андерсена сейчас не более чем увядшая листва, все же из множества можно собрать маленький букет вечно свежих цветов.

Х.К. Эрстед считал, что Андерсен велик своим талантом юмориста, и будущее показало, что он прав. Во всяком случае, когда речь идет о поэзии: именно юмористические стихи выдержали испытание временем. Всех датчан, и взрослых, и детей, забавляли его рассказы в стихах: «Женщина с лукошком яиц»[37], «Буковое дерево» (которое видит, как его гордые ветви становятся лучинами и досками в заборе) и, пожалуй, веселая буффонада «Человек из рая», представляющая собой остроумное подражание комическим рассказам Баггесена. Столь же известны и постоянно любимы короткие, трогательные и полные юмора сцены повседневной жизни — без какой бы то ни было глубины, но с бесподобной резкостью восприятия и точностью выражения: «Студент», правдивая картина его собственного существования в молодости в мансарде на Вингорсстрэде, «Где излучины дороги» и гениально сжатый «Набросок с натуры»:

Несколькими мазками Андерсен передает ситуацию: тесный двор, мать за своим каждодневным трудом, спящие дети, пачкающие друг друга хлебом с маслом, глупый, напыщенный петух — и надо всем этим сияет солнце и царит удовлетворенность скромным существованием.