Таким образом, Андерсен нашел философский камень там, где меньше всего ожидал. Он очень любил детей, но вовсе не собирался становиться детским писателем, и все же именно маленькие читатели подсказали ему ту необычную форму повествования, которая для него лучше всего подходила, и открыли ему дорогу к славе.
Но одно дело — рассказать историю живым, присутствующим слушателям, а другое — сформулировать ее письменно. Собираясь впервые издать сказки, он столкнулся с большой трудностью: как перевести живость устного рассказа в написанные слова. Ему нужно было создать новый письменный язык. Триумф его гения состоял в том, что это ему удалось. И удалось сразу. Первый же сборник сказок, вышедший весной 1835 года, означал — хотя Андерсен не подозревал об этом — поворот в его творчестве и поворот в истории датской прозы.
Он победил дважды: без колебаний ввел в печать разговорный язык со всеми его непоследовательностями в логике и синтаксисе и искоренил все слова и выражения, особенно абстрактные, которые употребляются только взрослыми, сделав язык простым и конкретным. Насколько основательно он работал, можно увидеть, сравнив «Призрак» 1829 года с его переработанным вариантом «Дорожный товарищ» 1835-го.
В первый же год он выпустил сразу два сборника сказок, но, к сожалению, нельзя сказать, что копенгагенская критика оценила это новое литературное начинание. Широкоизвестный и респектабельный «Ежемесячник литературы» не уделил им ни строчки, а из двух рецензий на сказки в других местах в одной говорилось, что пытаться передать письменно живой устный рассказ невозможно, другой утверждал, что, хотя сказка «Цветы маленькой Иды» очень мила, а «Огниво» довольно остроумно, детям, собственно, не стоит давать в руки подобное чтение; через сказки им никоим образом не сообщались полезные знания о природе и человеке; сказки только наполняют их воображение фантастическими представлениями. А в сказках г-на Андерсена дети тем более напрасно будут искать вдохновения. «Никто ни на секунду не возьмется утверждать, что у детей обостряется чувство приличия, когда они читают про принцессу, едущую во сне на спине у собаки в гости к солдату, который ее целует, а потом она сама, проснувшись, рассказывает об этом красивом происшествии, как об „удивительном сне“; или что у них обостряется чувство порядочности, когда они читают про крестьянку, которая в отсутствие мужа сидит за столом вдвоем с пономарем… или что обостряется уважение к человеческой жизни, когда они читают о том, как большой Клаус убил свою бабушку, а маленький Клаус — его, словно быка зарезал на бойне. Сказка о принцессе на горошине кажется автору этих строк не только неделикатной, но даже непростительной, поскольку ребенок может сделать из нее ложный вывод, будто столь высокая дама всегда должна быть такой чувствительной».
Ингеман был менее строг, но считал, что Андерсен мог использовать свое время с большей пользой, и он был не одинок в своем мнении. Но существовали и более трезвые взгляды. Уже самый первый сборник сказок заставил Х.К. Эрстеда произнести известные слова, что если «Импровизатор» сделал Андерсена знаменитым, то сказки сделают его бессмертным. А Хейберг, к удивлению автора, поставил их значительно выше романов и заявил, что именно сказки создадут писателю величайшее имя в литературе.
Андерсен не знал, кому верить. Он, конечно, считал, что критика глупа. Но и остальные тоже ошибаются. Сказки казались ему чистым развлечением, милыми пустяками, не имеющими особой литературной ценности. Вовсе не ими он собирался завоевать свои лавры. Но раз уж дети их охотно читали, а ему самому нужны были деньги, и к тому же ему нравилось сочинять сказки, то почему бы не издавать еще? Так он и делал в ближайшие годы, когда не был занят другими и, по его мнению, более важными делами, такими, как романы и пьесы.
Вырезки Андерсена для иллюстраций своих сказок
Он начал с того, что пересказывал сказки, услышанные в детстве на Фюне: «Огниво», «Маленький Клаус» и «Принцесса на горошине», но уже четвертую, «Цветы маленькой Иды», завершившую первый сборник, он сочинил сам; она появилась, когда маленькая дочка поэта Й.М. Тиле однажды попросила рассказать ей что-нибудь. Скоро он уже сочинял сам больше, чем пересказывал. «Дорожный товарищ», «Дикие лебеди» и «Свинопас» — это народные сказки; но идею «Скверного мальчишки» он заимствовал из маленького стихотворения древнегреческого поэта Анакреона, «Новое платье короля» — это старый испанский анекдот, «Эльф розового куста» — переработка итальянской народной песни. Мотив «Сундука-самолета» взят из сказок «Тысячи и одной ночи», а ряд других детских сказок полностью придуман им самим (например, «Дюймовочка», «Русалочка», «Калоши счастья», «Ромашка», «Стойкий оловянный солдатик», «Райский сад», «Аисты», «Оле Лукойе», «Гречиха»).
Но откуда бы ни происходил сюжет, маленькие слушатели были в восторге. Конкретная, прямая манера рассказа была гениально приспособлена для их восприятия, дети всегда любили народные сказки; другие истории столь же просты своими событиями и идеей и происходят среди людей и в окружении, которые хорошо знакомы детям — или были знакомы в те времена.
Сам Андерсен очень нескоро понял цену сроим сказкам и в течение многих лет рассматривал их только как побочное занятие. Но их беспримерный успех в конце концов навел его на другие мысли. Их читали и ими восхищались не только в Дании, но и за рубежом, и все в большей и большей степени взрослые. Именно последнее убедило его в том, что Эрстед и Хейберг правы и что он — наполовину против своей воли — создал совершенно новую литературную форму, которая была не хуже других традиционных форм, и притом полностью его собственная. Он понял, что можно использовать сказки для передачи взрослых идей взрослым читателям.
«Я думаю, — писал он в 1843 году Ингеману, — …что я точно решил писать сказки! Те, что я издавал раньше, были старые сказки, которые я слыхал ребенком и которые охотно рассказывал и переделывал на свой лад; однако те, что я сочинил сам, например „Русалочка“, „Аисты“, „Ромашка“ и другие, пользуются наибольшим успехом, и это дало мне разбег! Теперь я рассказываю из головы, хватаю идею для взрослых — и рассказываю для детей, помня, что отец и мать иногда тоже слушают и им нужно дать пищу для размышлений!»
С тех пор он больше не называл свои сборники «Сказки, рассказанные для детей», а просто «Сказки».
Итак, теперь он писал и для детей, и для взрослых. Это было творчество в два этажа, выражаясь по-андерсеновски: язык и сказочное окружение он сохранил, но идеи за ними предназначались отцу и матери, которые слушали вместе с детьми. Однако это поэтическое достижение не было совершенно новым. Уже «Русалочка» и «Калоши счастья» не рассчитаны только на детей, а в детских сказках то здесь, то там встречается «пища для размышлений», едва ли воспринимаемая детьми. Новым было то, что после 1843 года писатель сознательно обращается к взрослому читателю. Детей могут забавлять и «Снежная королева», и «Соловей», и многие другие сказки, но едва ли они поймут их глубину, а такие сказки, как «Колокол», «История одной матери» или «Тень», вообще недоступны детям. Простой, псевдодетский стиль повествования является лишь пикантной маской, утонченной наивностью, которая подчеркивает иронию или серьезность.
Эта оригинальная форма сказочного повествования развивалась у Андерсена постепенно, она достигла совершенства после 1843 года. Все его шедевры: «Жених и невеста», «Гадкий утенок», «Ель», «Девочка со спичками», «Воротничок» и другие — были созданы в этот период. В 1849 году все его написанные к тому времени сказки вышли отдельным большим изданием, ставшим памятником художественного таланта писателя, которому не исполнилось и сорока пяти лет.
Но он еще не кончил писать сказки. В 1852 году вышло еще два сборника, но с новым заглавием. Теперь он называл их «Истории» — ему хотелось более широкого обозначения. На то были основания; правда, два этих сборника содержат несколько сказочных описаний (например, «Домовой у лавочника» и «Истинная правда»), но в них есть и многое другое: «История года» — это большая лирическая картина природы, «Веселый нрав» — забавный фельетон, «Сердечное горе» и «Пропащая» — ситуации и судьбы, взятые из действительности, «Через тысячу лет» — фантазия о будущем, а «Под ивою» — новелла. Жанровые и лирические зарисовки он сочинял и раньше. «Книга картин без картин» (1839) — это ряд сценок и лирических фрагментов, навеянных впечатлениями от мест далеких и близких, патетических, трогательных, юмористических, иронических, представленных как короткие рассказы луны, поведанные одинокому молодому художнику в мансарде. Именно в этом жанре он снова начал писать в 1852 году и в последние двадцать лет своей жизни написал много похожих историй, а кроме того, ряд более или менее коротких рассказов того типа, который точнее всего можно назвать новеллами. Но он не забывал и сказки и начиная с 1858 года называл свои сборники «Сказки и истории» — название удачное потому, что так он мог объединить сказки и несказки, как ему хотелось, и не должен был разделять эти две группы, в чем не было никакого смысла. Есть новеллы с начала и до конца реалистические, а в других есть сказочные черты. Называть их сказками или нет, зависит от вкуса. Общее для них — это сравнительно короткая форма, которая лучше всего удавалась писателю. Различные наброски, которые первоначально печатались отдельно в периодике или альманахах, были включены в его собрание сочинений вместе со сказками только потому, что они короткие.
