Мы с Фрёбелем снова спускаемся к бронемашине забрать остальные вещи. Едва мы спустились, как начинается дождь.

Кое-как, действуя на ощупь, нахожу и растягиваю над башней кусок брезента. Мы пережидаем дождь, благо 10 минут спустя он перестает.

К нашему великому облегчению, мы все же наверху. Закусываем хлебом с колбасой. Все промокло насквозь, а тут еще этот ветер.

По обе стороны расположились другие группы. Перед нами лежит долина, за ней снова горы. Нас в группе шестеро, по 2 часа каждому предстоит провести в охранении.

Примерно в 4 километрах от нас расположились части 370-й пехотной дивизии.

Около часу ночи вдруг раздается стрельба, но быстро стихает, а в целом все спокойно.

Спать приходится в кустарнике, подыскав более-менее защищенное от ветра место.

Другие группы сумели обнаружить брошенные русскими землянки.

В 4.30 утра перебираемся на противоположный склон горы — чтобы враг не заметил на верхушке. Все, за исключением четырех человек, отправляются вниз к нашим бронемашинам. По дороге приходится держать ухо востро.

Нам, четверым оставшимся, как только развиднеет-ся, предстоит изучать местность. Для этих целей сюда из пункта корректировки огня доставили стереотрубу.

Холодно. Просматриваю газеты и журналы. Медленно рассеивается туман.

Русские прицельно бьют из орудий по пересекающим равнину дорогам, по нашим артиллерийским позициям и по отдельным домам и подворьям.

Эти ребята не промахиваются. Так что даже нашему военврачу, и не только ему, приходится подыскивать себе другое местечко.

Снаряды противника свистят буквально над головами. Мы уже даже по звуку научились определять место их попадания и редко ошибаемся, стоит только взглянуть в бинокль.

Около 8 утра лейтенант Ташнер приказывает нам перебраться на новый и более удобный наблюдательный пункт на кукурузном поле.

Стою на новом месте с 8 до 9 часов, когда меня сменяют, отправляюсь на старое, где остались все вещи.

В 12 часов нас сменяют.

За неимением воды котелки приходится прополаскивать чаем.

Во второй половине дня смазываю оружие, читаю роман и пишу дневник и письма.

Вдруг налетает рой фанерных бипланов, машин 20, но их быстро отгоняют наши зенитчики. Впрочем, ненадолго — вскоре они возвращаются и сбрасывают на нас несколько штук легких бомб. Один раз я даже наблюдал в бинокль, как бомбы, отделившись от самолета, падают и взрываются.

Около 15 часов русская артиллерия накрыла тот наблюдательный пункт, откуда мы вели разведку сегодня утром. Туда упало снарядов 30. А один угодил прямо в окоп корректировщика артогня. Парня разорвало на куски. Еще один снаряд попал в траншею — также один погибший.

Сижу в бронемашине и пишу. Слышу, как после каждого взрыва снаружи светят осколки.

Быстро едим и сразу же в охранение. Сегодня к 17 часам заступаем на позицию.

Нагруженный своими спальными принадлежностями и пулеметом, поднимаюсь вверх по склону горы, прохожу через кукурузное поле до брошенной русскими позиции.

Спим в крытой траншее. Двое наших постоянно на посту в 50 метрах от нас, еще один человек остается за пулеметом.

Время тянется нестерпимо медленно, ждешь не дождешься, пока явится твой сменщик. Уже в 3 часа утра пролетает четверка русских ночных бомбардировщиков. По обе стороны от меня, как и вчера, в 50–100 метрах расположились наши пулеметчики.

Сегодня вторая годовщина моей солдатской службы. Как все-таки летит время! До сих пор все было переносимо, да смилостивится надо мной судьба и дарует мне и третий такой же год.

С рассветом, в 4.30 утра, мы снова собираем пожитки и с оружием возвращаемся к нашим бронемашинам.

Поскольку днем русским ничего не стоит заметить нас, оставляем на светлое время суток только один пост — на кукурузном поле.

На завтрак ели только поджаренный на масле хлеб — больше ничего нет. После завтрака нам с Бенцелем приказано спуститься вниз к ручью на разведку.

Спускаемся по тому же участку горы, где ночью стояли в охранении, в долину, через которую протекает ручей.

Спуск довольно крутой, проходим метров 30 через густой, дремучий лес. Русло ручья здесь пересохшее.

Как индейцы, пробираемся через лесную гущу вдоль ручья примерно 300 метров и наконец обнаруживаем воду. Под крышку заливаем прихваченные с собой канистры и, обливаясь потом, идем назад. Наконец можно хоть по-человечески помыться.

Сегодня снова интенсивный артобстрел. Наши батареи, включая 6-ствольные минометы, долбят какое-то расположенное примерно в 5 километрах селение, преграждающее нам путь через предгорья к Орджоникидзе.

Около 11 часов меня вызывают к командиру — сдать солдатскую книжку. Пришло время и мне отправиться в отпуск домой. Страшно обрадован.

После этого приказано снова карабкаться наверх и стоять там в охранении. Оттуда прекрасно видно в бинокль, как наша артиллерия продолжает молотить занятое русскими селение.

Оттуда доносится шум боя, похоже, часть селения уже в наших руках, но тут заговорили «катюши». Во второй половине дня в небе множество бипланов, но наши зенитчики и пара истребителей вскоре прогоняют их.

Наша «рама» часами кружит в воздухе. Около 17 часов спускаюсь, ужинаю, намазываю колбасным фаршем пару кусков хлеба и беру их с собой в нашу землянку.

До 18 часов беседуем о том о сем, потом ложимся спать.

С 23.20 до 1.40 ночи стою в охранении. Мыслями я уже в отпуске. Меня сменяет Фрёбель, и я снова ложусь на узкое жесткое ложе — собственно, на дно траншеи, через которую переброшены несколько бревен.

Внезапно меня будит Фрёбель и с волнением в голосе сообщает, что, дескать, примерно в 50 метрах в тростнике заметил чью-то тень. Выкрикнул: «Стой, кто идет?» — ответа никакого. Он хотел выстрелить, да пулемет отказал. Осмотрев оружие, оттягиваю рукоятку затвора и убеждаюсь, что затвор не так вставлен. Разумеется, выстрелов не жди.

Так надо было из автомата пальнуть, говорю ему. Фрёбель отвечает, что, мол, и автомат заело.

Я беру пулемет и даю короткую очередь как раз туда, где мой напарник заметил странную фигуру. От стрельбы проснулся Кёрбер, с соседнего поста приходит унтер-офицер Шассе. Вместе осматриваем местность и обнаруживаем подстреленную нами лошадь.

В такой темнотище всякое может привидеться. Но мы все равно довольны — в кромешной тьме бьем без промаха. А ведь вместо этой несчастной лошади вполне могла пожаловать и разведгруппа русских.

В 4.30 снова возвращаемся к своим бронемашинам.

Вот и настал долгожданный момент — первый за 2 года службы отпуск на родину!

Прибыв к бронемашине, тщательнейшим образом умываюсь, после чего укладываю вещи. Решил прихватить на всякий случай и полтора литра подсолнечного масла.

Покончив с этим, прощаюсь с товарищами, кое-кто отдает мне письма, чтобы я довез их до ротной канцелярии — все же скорее дойдут по назначению.

Только в 8 часов я наконец уселся в коляску мотоцикла, чтобы уехать. Всего тебе наилучшего, Кавказ!

Дорога, по которой мы следуем, ужасная — рытвины, колдобины, пылища страшная. Радуюсь, что мы, кое-как одолев эти проклятущие два десятка километров, прибываем в селение, где разместилась наша рота.

Зайдя в канцелярию, узнаю, что мне дали в нагрузку чуть ли не мешок писем. Что поделаешь — ради товарищей я готов на все.

Получаю на руки отпускное свидетельство и докладываю по инстанции об отбытии. От нашего кухонного императора унтер-офицера Хоппе получаю буханку хлеба, банку рыбных консервов и свиной жир.

Между тем прибывает почта с родины, я получаю бандероль и несколько писем. Время близится к 10 утра.

В 11 часов удалось сесть на грузовик, который отвез меня на 30 километров в наш тыл. Каким образом мне добираться с Кавказа в мое родное местечко Фёльпке под Магдебургом — целиком и полностью моя забота.