Но свидетелей рассказанного Стэнли Лауданом нет. Или они молчат. На операционном столе внезапно умирает Борис Буряце, молчит Галина Леонидовна.

Вы вольны верить тому, что сейчас прочитаете.

Я приехал в СССР вместе с Робертом Янгом. Он не был исполнителем такого класса, как Том Джонс или другие звезды тех лет, но голос имел прекрасный. Я надеялся, что его турне по Советскому союзу будет удачным. Роберт был к тому же весьма красив, по крайней мере, так считали женщины. Я связывал с Янгом большие надежды — и не ошибся.

Первое его турне имело огромный успех, хотя мы и спотыкались о каждый барьер, которые с наслаждением расставляет советская бюрократия на дороге гастролирующих иностранцев.

Скверная кухня в ресторанах, чванливые чиновники, переводчики — ловкие доносчики и никудышние помощники, а ко всему этому гостиницы, по сравнению с которыми самый плохой английский пансионат кажется отелем уровня «Ритц». Но концертные залы были переполнены, и Роберт приглашен снова: Во время второй «трассы» женщины буквально шалели, а третье турне позволило «черному рынку» продавать билеты по 20-кратной цене.

Я присматривался к этой не пожалевшей денег публике, собравшейся в концертном зале гостиницы «Россия». В декорации у нас была потайная дырочка, через которую я наблюдал за реакцией зрительного зала. Через эту дырочку впервые и увидел Бориса.

Смуглый, с белыми зубами, переливавшимися, как жемчужины, в широкой улыбке, он был красив, и в свете прожекторов его глаза излучали зеленоватые отблески Черная шелковая рубашка, прекрасно сшитая, с открытым воротом, отороченным драгоценными камнями Не нужно было быть специалистом, чтобы понять: рубины и бриллианты настоящие. Переливаясь и мигая, они образовывали световой нимб. Среди московской публики он казался пришельцем с другой планеты.

- Кто это? — спросил я.

— Я уверен, что местный, — прошептал конферансье Толя. — Я наблюдал за ним. Он говорит по-русски Но мне кажется, он похож на цыгана.

Толя был прав. Незнакомец напоминал романтического цыганского барона. Он так выделялся в толпе, что я не мог оторвать от него взгляда, он излучал здоровье и энергию, аплодировал и кричал, как шальной, после каждой песни, а когда я вышел на эстраду, чтобы вместе с Янгом спеть финал, он вскочил с места и начал скандировать: «Бра-во! Бра-во!»

После концерта, когда Роберта оккупировали поклонницы, я вышел на улицу и тут услышал, что меня кто-то зовет. Обернулся. Это был тот самый цыган. Он протянул мне руку и с жаром заговорил:

— Маэстро! Наконец мне представилась возможность познакомиться с вами!.

На пальце незнакомца сверкал неправдоподобно большой бриллиант, а на шее, на толстой золотой цепи висел тяжелый золотой крест, украшенный драгоценными камнями.

— Разрешите представиться, я — Борис Буряце. Моя мама была цыганской княгиней, я стараюсь играть ту же роль.

Несколько человек остановились рядом, глазея на нас. Женщины смотрели на Бориса с удивлением и завистью, а он беззаботно «токовал», видимо, привыкший к вниманию и восхищению.

— Прошу, маэстро, простите, что задерживаю вас так неучтиво, но я хотел бы пригласить вас на ужин.

«Осторожно», — прозвучало в моем мозгу. Кто этот человек? Почему так демонстрирует свое богатство? И я сказал себе: не дай втянуть себя в какую-нибудь историю. Наверняка, за тобою следят. Избавься от него.

— Извините. Мне жаль, что я не могу составить вам компанию, — пробубнил я. — Может быть, завтра.

К моему удивлению, Борис воспринял отговорку серьезно.

— Завтра? Прекрасно! В это же время. Я буду ждать!

Подошел к новому спортивному «мерседесу», стоящему у гостиничного подъезда, махнул мне рукой и отъехал, не обращая ни малейшего внимания на уличное движение.

На следующий день Борис ждал меня перед гостиницей. Я сел в его машину. И подумал: почему он ждал снаружи, а не вошел в холл? Милиционеры, стоявшие на перекрестках, отдавали Борису честь. Почему? Он интриговал меня все больше.

Когда мы вошли в его квартиру, у меня захватило дух. На стенах без просвета висели великолепные старинные картины, полы покрыты чудесными персидскими коврами, вдоль стен роскошная антикварная мебель, хрусталь, хрустальная бесценная люстра. Такое богатство в Советском Союзе можно было встретить только в музее.

Квартира состояла из трех больших комнат. Каждая обставлена в собственном стиле. Центральное место в спальне занимало огромное ложе с балдахином. Не было сомнения, что оно было старинным, но каждый листок позолоты блистал, как новый. Пол застлан такими толстыми и мягкими коврами, будто ходишь по меховой шкуре. Из спальни двери вели в две шикарные ванные комнаты. В другом конце квартиры находилась кухня, оборудованная всеми известными электрическими приборами домашнего хозяйства. «Что же такое сделал Борис для России, что имеет право жить в такой роскоши?» — подумал я.

Он жил один, это было видно с первого взгляда, хотя из-под подушки выглядывал кончик женской ночной рубашки.

— Посмотри, — Борис открыл следующую дверь. Вдоль стен ряды стеллажей, на полках, одна на другой, громоздились горы банок с едой английского, американского, немецкого производства. Тут же банки с кофе и бутылки с выпивкой всего мира. Запасов этих хватило бы Кремлю на несколько недель. В углу комнаты стоял металлический стеллаж, каким перевозят одежду из грузовиков в магазины. Ровными рядами висели костюмы, дамские блузки, юбки, платья, дубленки и куртки разных фасонов. Вид этого тряпья заметно волновал Бориса.

Но это было еще далеко не все. Борис провел меня в следующую комнату. Открыл дверцы тяжелого шкафа.

— Смотри! Кое-что из этого было когда-то в коллекции царя.

Я не сомневался, что он говорил правду. Чудесный старинный серебряный сервиз, серебряные столовые приборы, такие тяжелые, что я чуть не уронил поданный мне для осмотра нож.

— Тут без подделок, дружище! Видишь? «Фаберже»!

Он говорил правду: произведения искусства, которыми мог бы гордиться любой западный музей.

И вот — «гранд-финал». Борис достал замшевый мешочек и высыпал его содержимое на стоящий между нами столик. В свете лампы засверкала горка старинных драгоценностей: браслеты и серьги, заколки, брошки, кольца, бриллианты, рубины, сапфиры и изумруды блистали в оправах из старинного золота и серебра. Я онемел, а зеленые глаза Бориса искрились на фоне бесценного богатства.

— Моя мать была цыганской княгиней — это ты знаешь. Часть из того, что ты видел, принадлежало ей, часть досталась от бабушки. Возможно, кое-что и добыто в более ранние времена. Но много здесь и такого, что я добыл сам.

Борис на минуту прервался, задумался, выпил глоток шампанского.

— Слушай внимательно. Я ни с кем не говорил о том, о чем сейчас скажу тебе. Если бы болтал об этом, я бы не сидел сейчас здесь. А все очень просто. Я охотно бы отдал все, что имею, все, что ты видел, и еще больше, за возможность выехать на Запад. Все — за свободу. Понимаешь?

Я сидел ошеломленный. Не потому, что его объяснение было необычным. Оно было опасным.

— Перестань. Я узнал не так уж много, но достаточно, чтобы понять — ты живешь абсолютно свободно, — прервал я. — Делаешь, что хочешь, ездишь, куда хочешь, и ко всему имеешь немало. Не хочу больше это слушать. Я боюсь таких исповедей.

— Я живу свободно? — В голосе Бориса прозвучала грустная нота. — Ты не понимаешь, что значит жить здесь. Конечно, за мои деньги я могу купить более длинный поводок, но нельзя себя чувствовать человеком, все время думая, что вот-вот твой лимит свободы будет исчерпан. Я — любовник Галины, дочери Брежнева. Теперь ты понимаешь? На Западе таких, как я, называют альфонсами, правда? Так вот, я такой и есть.

Я был в шоке. Борис увидел это и начал говорить спокойнее. — Да нет, не сразу же я стал альфонсом. Я немного любил ее, да еще немного возбуждал тот факт, что я обладал дочерью самого могущественного человека на земном шаре… Во всяком случае, мы с ней были довольны друг другом. И что смешно — она замужняя женщина. Ее муж — крупный чин в Министерстве внутренних дел. Правда, его обычно нет в Москве. Так вот, я фаворит Галины, а это изматывающее занятие. Ибо дама требовательна. Очень требовательна. А ты называешь это свободой!