Любка растерялась: говорить неправду она была не приучена, но сказать правду тоже не могла, с опозданием поняв, что проболталась.
— Ну, мы ждем, — строго повторила бабушка.
Тогда Любка откинула со лба прядку выцветших волос, отвернулась и сказала скороговоркой в сторону:
— Дядя Олеша пишет письма Павле Прокофьевне...
— Откуда ты знаешь? — быстро спросила Саша.
— Да не слушай ты ее, — нахмурилась Любовь Тихоновна. — И в кого она, сорока такая?
— Хорошенькое дельце! Садись, отчитывайся.
Любка присела к столу, положила руки перед собой, как обычно делала Любовь Тихоновна. Саша встретилась с ее острыми глазами-гвоздиками. Любка не торопилась, поглядывая со значением на бабушку, которая не раз выручала из самых трудных положений.
— Хватит тебе гримасничать, не маленькая уже! — прикрикнула Саша на сестру.
Но семейный допрос Любки не состоялся: на пороге вовремя появился Леонтий Иванович.
— Ну, мать, давай-ка что-нибудь поесть, — сказал он. — Проголодался я, как волк.
Он уезжал с одним инженером из Восточной экспедиции в село Хомутово, что с недавних пор снова привлекло его внимание, и вот вернулся посвежевшим, бодрым, даже с румянцем на гладко выбритых щеках.
Любовь Тихоновна засуетилась, начала накрывать на стол. А он снял запыленные ботинки, надел домашние туфли, сбросил легкий чесучовый пиджачок, остался в одной майке и распахнул настежь окно в сад.
— Фу, духота какая! Что вы сидите в духоте?
Саша промолчала, но Любка, довольная тем, что дедушка выручил ее, бойко вступила в разговор:
— Это все они! Я открываю — они закрывают...
Залпом осушив полный стакан кваса, Леонтий Иванович блаженно отвалился на спинку резного «княжеского» кресла, прищурился, глядя на своих внучек.
— Ну и набегался я сегодня по степи резвым стригунком, будто никогда не видел ничего подобного.
— С чем вернулся-то, стригунок? — насмешливо спросила Любовь Тихоновна.
— А-а, пока ни с чем, — он коротко махнул рукой. — Но я этого дела так не оставлю.
— Какого дела? — поинтересовалась Саша.
— Вот слушай, сударыня, тебе жить...
Более сорока лет назад Леонтий Иванович, приехав в здешние места, сразу же обратил внимание на сельцо Хомутово, вернее на пустующие земли между селом и речкой. Ну, конечно, разговорился с мужиками. Они и объяснили ему, что то «рудные земли», которые гуляют испокон веков. Он осмотрел брошенные разведочные выработки: да, полиметаллическая руда, которую крестьяне делили на три части — по цвету окиси. Собрал килограммов сто, уложил в мешочки и отослал в Самару, на анализ. Оттуда ему ответили, что руда не подвергается флотации. На том дело и кончилось, тем более, что вскоре было найдено кое-что поинтереснее. Шли годы. Хомутово понемногу расширялось, на старых разведочных выработках строилась новая улица. И вот недавно знакомый колхозник рыл колодец в огороде и с е л на руду. Примчался в Молодогорск, привез с собой образчики. Леонтий Иванович снова отправил их в геологическое управление. На сей раз уже спектральный анализ показал, что руда содержит медь, никель, титан, хром, кобальт, молибден, ванадий, марганец — чуть ли не добрую четверть менделеевской таблицы. Казалось бы, настоящий геолог должен насторожиться, а этот инженер из Восточной экспедиции походил сегодня с ним, Каменицким, недоверчиво покачал головой и, ничтоже сумняшеся, глубокомысленно изрек, что он «настроен пессимистически».
— Каков, а! Едва успел выйти из института — и уже законченный пессимист! Видали вы таких деятелей? Да если он сейчас «настроен пессимистически», то что же из него будет через десяток лет! Грешник, терпеть не могу желторотых мудрецов, которым уже в начале жизни, все ясно и понятно.
Леонтий Иванович встал, принес из домашней библиотеки толстенную бухгалтерскую книгу в старинном переплете, оклеенном мраморной бумагой.
— Тут у меня уцелели выдержки из «Материалов исторических и статистических описаний Уральского казачьего войска». В девятом выпуске на странице триста сорок пятой говорится, что о руде близ Хомутова знали еще в тысяча восемьсот тридцать четвертом году. Сколько это лет тому назад?
— Сто тридцать семь, — немедленно подсчитала Любка.
— То-то! Без малого полтора века.
— Ты сказал об этом твоему инженеру? — спросила Любовь Тихоновна.
— Ухмыльнулся, поглядел на меня как на выжившего из ума и изрек очередную истину: «Мы живем в век изотопов. При чем здесь история казачьего войска?» Нет, какая самоуверенность, а!..
— Ладно, успокойся, иди отдыхать.
Леонтий Иванович отнес свой «гроссбух» в соседнюю комнату, сплошь заставленную книжными полками и шкафами, и, вернувшись в столовую, спросил для порядка:
— А что у вас, мои сударыни? Вы, кажется, о чем-то жарко спорили, когда я вошел?
— Не все, что говорится между нами, женщинами, положено знать мужчине, — сказала Любовь Тихоновна.
— О-о, молчу, молчу!..
Саша всегда гордилась своим дедушкой. Отца она почти не знала, но дедушка был для нее живым совершенством.
За ночь небо затянула белесая сентябрьская наволочь — вот-вот пойдет дождь. На Урале погода чаще всего меняется по ночам, и если уж с утра не выглянуло солнце, то, значит, осень будет хозяйничать весь день.
Саша чуть не опоздала на работу. Странно, что ее никто не разбудил, даже Олег. С ним она встретилась уже на строительной площадке. Он прошел мимо, не поздоровавшись, словно они приехали вместе.
Говорят, понедельник — день тяжелый; а на стройке тем более: все приходится начинать как бы сызнова.
Саша проводила Олега недоуменным взглядом: да что с ним творится в последнее время? Неужели он в самом деле шлет Павле Прокофьевне какие-то письма? Что за чепуха? Быть этого не может! Однако Любка что-то знает. Она всегда все знает — и о Кларе, и о Викторе, и о «дяде Горе». Ох, Любка...
— О чем задумалась? — тронула ее за локоть веселая Клара.
— Пустяки, — сказала Саша и с откровенным сочувствием посмотрела на подругу. «Бедная ты, бедная», — подумала она, избегая прямого взгляда подкрашенных, удлиненных глаз русской египтянки.
Подошел Олег.
— Твоя бригада, Кузнецова, будет продолжать отделку инженерного корпуса.
— Метлахскую плитку подвезли?
— В достатке. За неделю нужно закончить.
— Сделаем, Олег Леонтьевич, о нас не беспокойтесь.
— Я беспокоюсь не о вас, о графике.
Сашу возмутил его тон.
— Что твой график без нашей бригады?
— Я говорю с бригадиром. Из молодых да ранняя.
— А ты не срывай зло на других, если тебе не отвечают на твои письма.
— Какие письма? Чего мелешь? — Олег кинул гневный взгляд в ее сторону и, чтобы не сорваться, тут же пошел прочь.
Клара уставилась на Сашу.
— Что за письма?
— Это наши семейные дела.
— Если ты развоевалась из-за меня, то, пожалуйста, прошу, не надо мне никакой защиты.
Низкое небо, нависшее над городом, осыпало улицы тончайшей водяной пыльцой. Дымы, не в силах прошить мокрую толщу облаков, расстилались длинными мотками перепутанной серой пряжи. И как ни старался южный ветер отыскать концы, чтобы распустить всю эту пряжу до последней нитки, ему не удавалось. Тогда он, рассердившись, начал рвать ее на части и к обеду полностью очистил небо от осенней путаницы дымов. К обеду и дождь перестал, но солнце так и не пробилось, оно лишь угадывалось по светло-желтой промоине в тучах.
В непогодь хорошо работается под крышей. Во всяком случае, никуда не тянет, ни о чем не думается, кроме того, как получше, поровнее укладывать цветные плитки, соблюдая строгие линии цементных швов, Клара увлеклась своим делом.
А Саша долго не могла остыть после утренней перепалки с Олегом... Плитка к плитке, плитка,к плитке, — одна оранжевая, другая кремовая, — в шахматном порядке. Жаль, что нет фигур, можно было сыграть с товарищем прорабом: он же заядлый шахматист...
— Что с тобой, ты опять ошиблась, — сказала Клара, взглянув на работу Саши, которая уложила подряд две кремовые плитки.
