— Полежите до осени.

— Мне бы надо довоевать, они моего отца повесили, а над сестричкой... — Он не договорил, стиснул зубы от боли.

Когда отправили в тыл всех тяжелых, Полина присела поесть. Было за полночь. Бой, кажется; совсем отдалился влево. Значит, прорвать, немецкую оборону тут, под Бендерами, не удалось... Этот богатырь-сапер жалел сегодня, что «оступился» на мало кому известном разъезде Киркаешты, Удивительно это солдатское пристрастие, к историческим местам: будто легче оттого, что тебе не повезет у самых стен знаменитой крепости. Русская натура — умирать, так на виду у всех... А где сейчас Валентин? Где Сергей Митрофанович? Только бы военная судьба оградила их, дело же идет к концу. Нет более несправедливой смерти, чем смерть на пороге победы... «Что это я? — спросила себя Полина. — Устала от бесконечных людских страданий? Но сентиментальность противопоказана врачу».

— Галина, Ольга, ложитесь-ка на часок-другой, мы с Людой подежурим.

— Лучше бы вы, Полина Семеновна, отдохнули, — сказала Мелешко.

— Я прилягу на рассвете.

Она вышла наверх подышать свежим воздухом. На севере, под Бендерами, сухо посверкивали оранжевые вспышки орудийных выстрелов: оттуда били вдоль фронта, на юг, где разметалась по горизонту огненная накипь. Еще дальше подрагивало высокое лимонное зарево, которое доставало, может быть, до самого Черного моря. Не днем, а ночью всего лучше ориентироваться в ходе наступления: ночное небо зеркально отражает события на земле. Полина теперь не сомневалась, что немецкий фронт, прорван именно там, на юге, который сплошь охвачен этим адовым сиянием.

Из гущи сада вымахнули, одна за другой, магниевые вспышки. Полина с опозданием кинулась в ход сообщения. Однако новой батарейной очереди не последовало. Она снова поднялась по сыпучей лестнице и долго смотрела в сторону крепости, откуда только что пальнули для острастки по тихому войсковому тылу. Было непонятно, на что еще надеялись немцы, любой ценой удерживая Бендеры, которые не сегодня-завтра будут окружены намертво.

Командующий фронтом опять почувствовал недомогание, как в июле. Выручал лишь душевный подъем, царивший на передовом командном пункте.

К исходу двадцатого августа 37-я армия Шарохина и 46-я армия Шлемена взломали оборону противника на главном направлении — до сорока километров в ширину и более десяти километров в глубину. Только на участке 57-й армии Гагена,наступавшей в районе Бендер, дела шли хуже. Корпус генерала Шкодуновича хотя и овладел первой линией траншей, отбросив немцев за железную дорогу, но дальше продвинуться не мог. Да и вся 57-я армия не выполнила ближайшую задачу. Это огорчало Федора Ивановича Толбухина, тем паче, механизированные корпуса опаздывали с выходом в район прорыва. (Сказывалось чрезмерное уплотнение войсками не ахти какого плацдарма.)

Вечером, подписав донесение в Ставку, Толбухин распорядился подготовить новый командный пункт: в целом наступление развивалось успешно, и надо было не отставать от войск. До сих пор он находился близ приметного Кицканского монастыря. Был даже соблазн подняться на колокольню, откуда, по словам артиллеристов, можно видеть чуть ли не все поле боя. Командующий артиллерией генерал Неделин не удержался, влез на самую верхотуру. Немцы в Бендерах заметили движение на колокольне, ударили из пушек. Генерал со своими наблюдателями по-ребячьи кубарем скатился вниз по шаткой лестнице. Как ни любил его Федор Иванович за талант, за храбрость, но в сердцах отругал за легкомыслие.

И вот настало время покинуть этот монастырь, от которого пошло название плацдарма.

Только-только забрезжил рассвет двадцать первого августа, как бои разгорелись еще жарче. Второй день обычно переломный в ходе наступления. Толбухин выслушивал да телефону командармов, сам наносил обстановку на карту, задумывался на минуту, вставал, подходил к стереотрубе взглянуть хотя бы на то, что видно, и снова шел к рабочей карте, густо испещренной свежими пометками. Иногда он прикрывал глаза ладонью, чтобы мысленно окинуть всю панораму наступления. Там, далеко на северо-западе, денно и нощно атакуют неприятеля войска Второго Украинского под началом Малиновского; в центре искусно демонстрирует активные действия 5-я ударная армия Берзарина на Кишиневском направлении; и здесь, на левом фланге, бьются три армии, собранные в кулак. Эта его, толбухинская, тройка должна лихо завернуть навстречу Малиновскому и отрезать последние пути отхода армейской группировки Фриснера. Лишь бы не упустить ее в Румынию. Лишь бы поскорее замкнуть кольцо за Кишиневом.

Была надежда еще на то, что немцы, начав войну в высоком темпе, утратили свою маневренность после крупных поражений, а под конец войны стали вовсе неповоротливыми. Судя по замедленной реакции генерала Фриснера, он не решался снять дивизии с неатакованных участков и бросить их в места прорыва. Этим нужно воспользоваться: грубая ошибка противника восполняет какой угодно недостаток сил.

Может быть, потому Федор Иванович и был смущен, когда ему доложили, что против 37-й армии немцы перешли в контратаку большой массой танков.

— По-видимому, тринадцатая танковая дивизия, которую они держали в резерве, — говорил начальник штаба фронта Бирюзов.

— Немедленно поверните туда все стволы тяжелой артиллерии, — приказал Толбухин. — Пошлите авиацию.

«Спохватился-таки Фриснер», — подумал он. А вслух произнес с досадой:

— Мы с вами виноваты.

Бирюзов не возражал. Да, надо было еще вчера нанести удары с воздуха по немецким резервам. Грех не заметить целую танковую дивизию на подходе к фронту.

— Вы согласны со мной, Сергей Семенович? — спросил Толбухин.

Бирюзов утвердительно наклонил голову.

— Я сейчас порадовался тому, что Фриснер недальновиден. Но мы с вами тоже хороши! Всю авиацию двинули на тактические цели, словно позабыв о целях оперативных. Утюжим без конца траншеи... Нет-нет, тут воздушная армия ни при чем, генерал Судец действует выше всех похвал. Это мы с вами, мы... — Толбухин круто повернулся к рабочей карте. — А где седьмой мехкорпус Каткова?

— Он потерял время на переправе. Отвесный берег с ходу не одолеешь.

— А как одолел четвертый мехкорпус Жданова?

Бирюзов опять же молча согласился.

— Передайте мой приказ Каткову: всеми силами поддержать стрелковые дивизии Шарохина, не дожидаясь, пока Неделин пушками остановит танки. Действуйте.

— Есть, — козырнул начальник штаба и вышел.

Толбухин устало склонился над расцвеченной картой. Да, второй день — верх напряжения всех сил, моральных и физических. Что-то откладывать на завтра, на третий день, никак нельзя, ни в коем случае. Завтра клещи двух фронтов должны начать сжиматься, и с такой скоростью, чтобы «улов» не ушел ни в Прут, ни в Дунай. На юге десантные полки готовы с помощью речной флотилии с боем форсировать Днестровский лиман. Вообще, крайний юг особого беспокойства не вызывает — там румыны, которых Фриснер оставил на произвол судьбы. Важно тут, в районе Кишинева; не упустить шестую немецкую армию. Опять эта «шестерка»! Немцы проиграли ее на Волге вместе с Паулюсом. Но потом присвоили тот же номер заново сформированной армии. Однако и она вскоре была разгромлена на Днепре. И вот еще одна шестая — в третьем варианте — должна найти себе могилу на Днестре. Если уж удачно биты первые две немецкие ставки на «шестерку», то и эта, последняя, будет, конечно, бита в ближайшие дни...

Федор Иванович взял телефонную трубку. Докладывал Бирюзов:

— В четырнадцать ноль-ноль седьмой мехкорпус введен в прорыв.

— Вот так... — глубоко вздохнул командующий.

Наконец-то оба механизированных корпуса начали развивать прорыв в глубине немецкой обороны. (13-я танковая дивизия притормозила наступление, но остановить его была не в силах.)

Федор Иванович задержал взгляд на Бендерах — последнем опорном пункте Фриснера. Года полтора назад его, Толбухина, пожалуй бы, смутило, что в тылу остается крепость, занятая противником. А сейчас он только поморщился от неудовольствия и решил: «Недолго просидят за каменными стенами». Он еще утром распорядился, чтобы 57-я армия наступала без оглядки на Бендеры, оставив одну из дивизий Шкодуновича для блокирования крепости.