— А откуда у вас деньги? — недоверчиво спросил Зайчик и пошевелил плечами под тяжелой рукой Цыгана.

— Не от сырости… Деньги — не плесень. Советская власть даром не кормит. Даже в тюрьме! Опять же если не работать — с тоски чокнуться можно. В камере-то! — И он растопырил перед Петиным лицом широкую ладонь. — Видишь?! Мне только трудовой стаж не шел. Ну, выпьем и трезвенькие поедем далее, а?

— «А эти руки, руки трудовые», — пропел тенорком оживившийся Дурнов. — Выпьем и поедем вливаться в здоровый коллектив.

— Стакан где-то был тут, — оглядел сиденья Одинцов.

— Отдал я его… Может, не надо… пить, а? — попросил Петя Зайцев. — Нехорошо получается как-то.

— Уж так и нехорошо? — ухмыльнулся Дурнов. — Не то оскверняет, что в уста входит, а то, что из уст… Дай-ка мне ее, голубушку, — протянул он руку к посудинке. — Я ее, милую, уже несколько лет не нюхал.

Но Петя Зайцев успел схватить бутылку раньше и решительно поставил ее под сиденье.

— Отдай! — завопил Дурнов и бросился к юноше.

Его занесенную руку перехватил и заломил за спину Стародумов.

— Помоги, Василий, — попросил он шофера.

Но вмешательства широкоплечего здоровяка не потребовалось.

Иван Одинцов сидел не шелохнувшись, и только губа со шрамом недобро кривилась да пальцы вцепились до посинения в металлическую дужку поручня. Ольга Лихова с интересом наблюдала за происходившим: глаза блестят, ноздри раздуваются, на смуглых щеках — румянец. В наступившей тишине прозвучал голос Василия:

— Зайчика не трожь. Так выхожу бортовкой — запасных частей не найдут, чтобы восстановить, как был. Точно! В моей машине пить не позволяется. Сухой закон!

— Цыганок! Да что же это делается на божьем свете?! Бей их, в мою голову! — выкрикнул Дурнов.

— Заткнись, Мокруха… — посоветовал Одинцов. — Не базарь.

— Зарежьте меня! Жить не хочу! — рвал рубашку Дурнов.

— Зачахни, псих! — крикнула Лихова. — А ты давай поезжай! Нечего толпу собирать. Никто твоего Зайчика не съест.

— Ну и публику бог послал, — покачал головой шофер.

Стародумов выпустил руку Дурнова, сел. Дурнов потер кисть и тоже опустился на сиденье, неожиданно для всех захлюпал носом, заплакал, как маленький, которого обидели зло и незаслуженно. Он всхлипывал и подвывал, слезы стекали по морщинам небритых щек.

Машина выехала за город и мчалась накатанным до металлического блеска шоссе между садами, и виноградниками пригородных колхозов. Через четверть часа автобус въехал в уютный поселок, миновал его, скатился на мост через бурную реку, зажатую меж высоких берегов, промчался дорогой-аллеей с километр и развернулся на небольшой площадке перед двухэтажным кирпичным зданием заводоуправления. На голой, без единого дерева, площадке, перед входом в контору, высился бездействующий фонтан.

— Приехали! — Стародумов застегнул и одернул синий двубортный пиджак с орденскими планками над кармашком.

— Пошли, товарищи. Заполните анкеты.

Стародумов отпер металлическую дверь с табличкой «Отдел кадров» и первый вошел в сумрачную комнату, перегороженную барьером на две неравные части: в первой, большей, находился кабинетный стол со стертой и залитой чернилами крышкой, на котором стояла чернильница-невыливайка и лежало несколько ученических ручек. Во всю длину стены — от угла до двери — стояли массивная, как на железнодорожных станциях, скамья с прямой высокой спинкой и два стула.

— Садитесь, — пригласил Стародумов и, одернув полы пиджака, прошел за барьер, где находился его стол и вдоль стен разместились выкрашенные в серо-свинцовый цвет шкафы, а у окна присел на прочной тумбочке массивный сейф.

Он сел за стол и повторил приглашение:

— Садитесь, товарищи! Заполним анкеты и напишем заявленьица, а также автобиографии.

— Я пойду, наверное, Степан Дмитрич? — спросил Петя.

— Да, конечно! — Он протянул Зайцеву три анкетных бланка и несколько листов бумаги: — Передай вот товарищам. — И, обращаясь уже к ним, предупредил: — Сперва внимательно прочтите анкету, потом пишите. Что не ясно — обратитесь ко мне. Ручки возьмите!

Дурнов снял пиджак, повесил на спинку стула, сел, принялся рассматривать анкету, держа ее в вытянутой руке; видно, страдал дальнозоркостью. Лихова осторожно заскрипела пером. Одинцов поглядел, как она выводит буквы, и тоже принялся писать.

— Фамилия… фамилия, — пробормотал под нос Дурнов. — Какую же фамилию писать-то?

Одинцов хохотнул. Подбодренный вниманием приятеля, Дурнов, явно рисуясь, продолжал:

— А ежели их много у меня было, а?

— Пишите ту, которую хотели бы увидеть на собственном памятнике, — оборвал начальник отдела кадров, не склонный потакать болтовне и зубоскальству в служебном кабинете. — Не мешайте другим!

Через несколько минут сосредоточенного внимания, когда был слышен лишь скрип перьев, Дурнов воскликнул, удивленно:

— А вот тут, помню, один пунктик раньше был!.. Насчет избирательных прав. Куда он запропастился? Или эта деталь уже не представляется интересной, а? И про раскулачивание вопроса нет!

— На этот вопрос можете ответить в автобиографии, — заметил Стародумов.

— Какая там у нас автобиография! — усмехнулся бывший рецидивист. — Она покрыта мраком неизвестности и с позиций морального кодекса строителей коммунизма, который я с интересом прочел в вестибюле, не выдерживает критики… Мы — отрыжка, капиталистического прошлого в сознании людей. Граждане без биографии.

«А он довольно-таки любопытный субъект. Для бухгалтера, никогда не работавшего по специальности, даже вообще не служившего, довольно грамотен», — подумал Стародумов.

— Какое у вас образование, Дурнов?

— Сейчас заполню, — рассмеялся тот. — «Мои университеты», одним словом… в тюрьмах библиотеки — все есть! От Аристотеля до Явтушенки. И времени, можете догадаться, для самообразования — вот как! — и шаркнул ладонью по морщинистой шее. — А при заводе есть библиотека?

— Есть.

— Вы меня, гражданин начальник, в библиотеку бы… Здоровье у меня…

— У нас библиотека на общественных началах. Без зарплаты, значит. Хотите?

— Бесплатно? Хэ-хэ!.. Не для меня цвели цветы! Я до общественных начал, мил человек, не созрел ни в идейном, ни в материальном отношении. Личное бытие отстает от общественного сознания. Лучше уж туда, где действует закон социализма. Где не пыльно — и денежно…

— У нас везде пыльно. В масках работают. Химия!

Через полчаса начальник отдела кадров позвонил по заводскому телефону директору, попросил принять.

— Заходите пока один, с делами. Они пусть подождут в приемной!

— Ну что ж, теперь пошли к руководству! — обратился Стародумов к сидящим.

Они поднялись по узкой лестнице с выщербленными ступеньками на второй этаж. Стародумов открыл дверь со стеклянной табличкой «приемная».

— Входите. Садитесь. Подождите здесь, — сам скрылся за обитой коричневым дерматином дверью.

— Сядем, — первым опустился на крайний к двери стул Одинцов и кивнул Лиховой: — Садись, чего стоять-то!

Секретарша приемной сидела за маленьким низеньким столиком, приставленным к большому письменному, печатала, украдкой поглядывая на посетителей, о которых уже была наслышана. Она заметила, как мужчины о чем-то пошептались озабоченно, засмеялись, поглядев на нее. Потом тот, что помоложе, извлек из внутреннего кармана пиджака бутылку и, заговорщицки подмигнув ей, поставил под стул.

— Что это вы там спрятали? — спросила она строго.

— Тс-с-с… — в цыганских глазах парня зажглись веселые огоньки. — Тиха! Атомная бомба замедленного действия. Взрывается от взгляда чудесных женских глаз.

— Уберите сейчас же! — потребовала хозяйка приемной.

— Без паники! Я пошутил. Это всего-навсего водочка… Не могу же я идти с ней к директору!

— Не поймет, осудит, — поддержал второй. — И вытурит.

Раздались короткие звонки. Секретарша поднялась, приоткрыла дверь кабинета директора.

— Хорошо! — услышали в приемной, после чего она предложила этим троим в мятых костюмах: — Заходите!