Условия жизни в лагере были тогда совсем другие, нежели теперь. В 1942 году существовал лишь старый лагерь. Новый ещё только начинал строиться. В ту суровую зиму 1942/43 года (нетрудно себе представить, что это была за зима в заболоченной дельте Вислы, в двух километрах от побережья Балтийского моря) заключённые рубили лес по колено в снегу, одетые лишь в жалкую одежду из крапивной ткани. Они валили деревья, корчевали пни и таскали на себе тяжёлые стволы, пока не падали под их тяжестью. В декабре 1942 года в этой группе было около 250 заключённых. Через год от них осталось всего 70–80 человек. Почти все погибли уже в первые месяцы. Но некоторые уцелели.

И среди них Марсинак.

Его бывшие товарищи рассказали мне впоследствии о его лагерной карьере.

Вскоре после прибытия в лагерь Марсинак объявил, что он болен и работать больше не может. Его товарищи подкупили Хольцера, который в то время был всего лишь старостой комнаты, и уговорили его оставить Марсинака на несколько дней в бараке. Прошло совсем немного времени, и Марсинак почувствовал себя в лагере как дома. Он помогал Хольцеру «наводить порядок» среди заключённых, помогал ему на построениях и вообще всячески старался услужить. Вскоре он стал важной птицей, лихо раздавал своим прежним товарищам затрещины, пинки и прочие свидетельства своего высокого положения.

Марсинак остался в бараке. Сначала он был «комнатным уборщиком», а после того как всех мужчин перевели в новый лагерь, он стал старостой комнаты в другом бараке. Незадолго до нашего приезда Марсинака сделали постоянным дрессировщиком новых заключённых в блоках-изоляторах. Его прежние товарищи клятвенно уверяли, что он собственноручно убил 10–12 заключённых.

После того как Марсинак показал, на что он способен, его назначили наконец старостой 13-го блока, в котором жили мы, датчане.

Его помощник, староста комнаты, раньше выполнял обязанности капо в одной из команд электромонтёров. Он был «зелёный». Профессиональный вор-рецидивист из Вены. Ему было около тридцати, и большую часть своей короткой жизни он провёл в различных тюрьмах.

И вот эти два преступника снова начали дрессировать датчан из 13-го блока. За те несколько месяцев, пока они правили в нашем бараке, у нас не было ни секунды покоя ни днём, ни ночью. Хотя силы уже совсем покидали нас, мы предпочитали идти на самую тяжёлую работу, лишь бы не оставаться в бараке. Никто никогда не знал, какую ещё гнусность придумают два негодяя, чтобы украсть у нас последние секунды отдыха.

С особым удовольствием они применяли как физические, так и нравственные пытки. Больше всего они любили ловить «кретинов» из других бараков, которые во время обеда всегда крутились вокруг 13-го блока в надежде вылизать наши вёдра из-под пищи или перехватить капельку вонючего свекольного супа: некоторые датчане ещё не настолько опустились, чтобы вливать в себя эту ужасную бурду.

Поймав «кретина», они тащили его в комнату, где мы сидели за столами и хлебали из красных мисок вонючий суп. Они клали его на скамью, а кого-нибудь из заключённых посылали в умывальню за ведром воды. Староста комнаты Хирш засовывал голову «кретина» в ведро, чтобы тот не мог кричать, и принимался колотить дубинкой, палкой от метлы или рейкой по его худому телу до тех пор, пока обтянутые кожей кости не начинали вдруг как— то странно звенеть.

Когда «кретина» забивали до потери сознания, его выбрасывали из барака и оставляли лежать на земле. Во время экзекуции лица обоих негодяев светились радостью.

Им это доставляло огромное удовольствие.

Прошло немного времени, и мы начали постигать принципы, на которых была основана лагерная система. Эта система представляла собой чудовищную смесь из террора, жестокости, коррупции и страха. Всякий, кто был способен полностью подчиниться и делать всё, что от него потребуют, всё, что от него ждут, и даже чуть побольше, мог получить в Штутгофе всё, что угодно, за исключением свободы.

Так называемые «проминенты», высшая каста заключённых, были одеты с иголочки. Да, в лагере даже существовала мода, которая время от времени менялась: высокие сапоги; сшитые у портного куртки в обтяжку, сделанные на заказ шапки, которые носили набекрень, шёлковые рубашки. Всё это было «организовано» на лагерных складах из одежды заключённых или сшито в огромных лагерных мастерских. Зимой 1943/44 года последним криком моды были широкие куртки с меховым воротником.

Младшие «проминенты», такие, как старосты комнат, писаря блоков, капо и прочие, отбирались, как правило, эсэсовцами и старшими «промпнентами», у которых был отличный нюх на морально неустойчивых и малодушных. Лагерное начальство начинало оказывать им покровительство и, окончательно убедившись в их неоспоримых «достоинствах», продвигало этот сброд по служебной лестнице. Условия их жизни изменялись к лучшему. Сначала незначительно. Лишний кусок хлеба, лишняя миска супа, разрешение остаться в бараке, когда остальных выгоняют на работу. Это пустяки, но подобные пустяки позволяли многим заключённым сохранить жизнь.

Расплачивались они за эти привилегии своей моральной капитуляцией перед системой, а затем, пытая и терроризируя своих прежних товарищей, завоёвывали право приобщиться к лагерной знати.

Это один из способов сделать в лагере карьеру. А их было несколько. Другой способ заключался в том, что морально неустойчивые элементы, у которых были связи вне лагеря, получали кое-какие «товары» и подкупали лагерную «аристократию». А здешним «аристократам» было нужно совсем немного. Кусок сала, табак, сигареты и особенно спирт. Всякий, кто доставал что-нибудь из этого ассортимента, не только покупал себе жизнь без тревог и забот, но и мог рассчитывать на руководящую должность, как только появится вакансия. А поскольку лагерь всё время рос, таких должностей становилось всё больше и больше.

У старших «проминентов», то есть высшей лагерной аристократии, при внешнем благополучии жизнь протекала нелегко. Я уже писал, что первоначально эсэсовцы сами занимали все посты в лагере. Они возглавляли рабочие команды, блоки, и в каждом бараке жил эсэсовец.

Эта система просуществовала в Штутгофе до 1942 года, пока у нацистов ещё хватало народу.

Однако, чтобы как-то поправить дела на Восточном фронте, пришлось посылать туда новые пополнения, в том числе и эсэсовцев, которые окопались в лагере и ещё не нюхали пороху.

В результате возникла система лагерных начальников, вербовавшихся из самих заключённых. В то время в Штутгофе жили лишь польские и русские заключённые. По целому ряду соображений (определённую роль здесь сыграло также знание немецкого языка) предпочтение было отдано полякам. Постепенно они заняли все новые должности в так называемом лагерном самоуправлении, стали капо, старостами блока, старостами лагеря и так далее. Как правило, выдвигались самые малодушные и скверные, вроде Марсинака, но были среди них и честные люди, которые занимали руководящие должности по иным причинам. Однако скоро всё изменилось.

Нацисты создавали концентрационные лагеря с совершенно определённой целью. И вот осенью 1942 года, примерно за год до нашего прибытия сюда, в Штутгофе произошла своеобразная революция. Для осуществления своих замыслов, связанных с физическим и нравственным уничтожением заключённых, а также для высвобождения эсэсовцев, которые были нужны на фронте, гитлеровцы ещё в 1941 году создали у голландской границы несколько специальных лагерей.

В этих лагерях были собраны самые закоренелые преступники, каких только можно было найти в каторжных тюрьмах гитлеровского рейха. Убийцы-грабители, убийцы-садисты, насильники, воры, взломщики банковских сейфов, главари бандитских шаек и вообще уголовники всех мастей и специальностей, приговорённые по меньшей мере к десяти годам заключения (а чаще пожизненно) в тюрьме или на каторге, — все они были свезены в эти специальные лагеря.

Здесь их «воспитывали». Потом они стали «зелёными» в концентрационных лагерях. Сами они никогда не рассказывали о том, что с ними делали в этих «воспитательных лагерях». Но кое-что мы всё-таки узнали от одного «зелёного», который проникся к нам доверием и разоткровенничался. Несколько месяцев подряд они подвергались самому утончённому и научно обоснованному террору.