Пожалуй, в этом сезоне не будет поражений. Несколько дней назад пришло письмо с Юга, от одной из торговых палат, в котором сообщалось о намерении основать с будущего года почетный кубок и колледж приглашался принять участие в соревнованиях. Однако бог с ним, с кубком. Это потом. А сейчас…

Сейчас профессор Нейджел нервничал.

Возможно, гости еще не заметили, что сегодня тон задавала жена ректора.

Молли Нейджел, седая неряшливая болезненная женщина, страдавшая приступами мигрени, не могла отделаться от назойливой мысли, что она уже не пара своему преуспевающему супругу, а по мнению некоторых, даже мешает его успеху в обществе. Несомненно, колледж, в котором Хармон столь неожиданно получил пост ректора, оказался совсем непохожим на те учебные заведения, где протекала их прежняя жизнь. И Хармон здесь тоже стал другим, а вот сумела ли она изменить свои привычки?

Это был старинный колледж, и он имел полное право на такое почетное название, так как был основан на Востоке страны еще в те далекие времена, когда здесь проходила граница обжитой части Соединенных Штатов.

Молли и ее муж происходили совсем из другой среды, хотя тоже преподавательской. Они познакомились, еще будучи студентами маленького колледжа в Айове, и поженились сразу после его окончания. Хармон защитил диссертацию в Айовском университете и вернулся в свою альма матер преподавать историю религии и этики. За пятнадцать лет он сумел продвинуться, хотя далось ему это не так-то легко, и занять единственную во всем колледже обеспеченную каким-то благотворительным фондом должность профессора христианской этики. Потом его пригласили на пост ректора баптистского колледжа в Кентукки. Как трудно было им решиться, как долго и тщательно они обсуждали это приглашение, взвешивая все «за» и «против»! В то время Хармон еще подумывал стать священником, и его с Молли главным образом волновал вопрос, где сумеет он принести больше пользы человечеству – в скромной роли духовного наставника или на посту главы учреждения при всех соблазнах власти и житейских благ.

В конце концов перевес оказался на стороне житейских благ, хоть и не бог весть каких, за что Нейджел был незамедлительно наказан судьбой. Баптистский колледж в Кентукки находился на грани банкротства, благотворительный фонд, на средства которого он существовал, был почти исчерпан, финансы – в крайне запутанном состоянии (скорее по неумению, чем по злому умыслу), и люди, окружавшие Нейджела, вполне заслуживали, чтобы их назвать, пользуясь языком евангелия, нищими духом. Став ректором, Хармон сразу же столкнулся не только с бедностью, но и с соблазном избавиться от нее неправедным путем. Один гнусный старик – местный житель – предложил вытащить колледж из долгов и обеспечить его средствами на будущее при условии, что учебная премудрость отныне будет доступной лишь «белым стопроцентным американцам, исповедующим протестантскую религию».

Молли была рада, когда Хармон наотрез отказал этому филантропу, с чарующей улыбкой напомнив ему евангелие от Луки: «И возвед Его на высокую гору, диавол показал Ему все царства вселенной во мгновение времени… если Ты поклонишься мне, то все будет Твое».

Как и следовало ожидать, отказ ректора стал поводом для разногласий среди преподавателей и попечителей, что лишь ускорило развал баптистского колледжа.

Но нет худа без добра. Принципиальная позиция Хармона Нейджела вызвала одобрительные отклики в печати, и, быть может, поэтому его пригласили занять тот пост, на котором он ныне находился. Это приглашение уже не породило никаких колебаний у супругов. Но Хармона здесь словно подменили – так, во всяком случае, казалось его жене.

Тут царили совсем иные обычаи – меньше простоты, меньше солидности и уж безусловно меньше набожности. По долгу службы ректор обязан был «общаться с людьми» (Молли делала особое ударение на этих словах, подчеркивая их важность), читать лекции группам выпускников, выступать по радио, а в последнее время – и по телевидению, устраивать приемы более часто, чем приходилось Нейджелам в прошлом. Правда, им отвели прелестный особняк в колониальном стиле, с прислугой, которую оплачивал колледж, и выделили специальные, и отнюдь не малые, средства на обеды и коктейли для почтенных «Друзей Красного и Белого» (так называлось общество выпускников), а в особо торжественных случаях студенческое бюро обслуживания присылало Нейджелу студентов в качестве официантов и буфетчиков. Все это требовало не только перемены привычного жизненного уклада, но и выработки новых сильных черт характера, и Хармону это отлично удалось, а вот Молли – нет.

В простоте душевной не понимая, что обеды и коктейли представляют собой прежде всего общественную функцию, Молли несколько раз так напивалась, что ее приходилось незаметно выводить из гостиной. Тогда она вообще перестала пить, после чего проявляла уже недостаточную для хозяйки дома заботу о спиртных напитках, и в результате рейторские приемы снискали себе славу аскетических. Однако сегодня Молли решила это мнение изменить и выставила мощную батарею бутылок, способную, по ее расчетам, свалить всех с ног. Для верности она достала из буфета старинные стаканы, похожие на детские ведерки для песка, только без ручек, и под стать им громадные бокалы для коктейля. Все утро она следила, чтобы студенты готовили напитки не скаредничая, в точности по рецептам из кулинарной книги миссис Ромбауэр. Привыкнув смолоду не особенно стесняться в выражениях, она со смехом подговаривала своих помощников напоить гостей «в лоск», чтобы им «было чем вспомнить этот прием».

В какой-то мере Молли, несомненно, руководило смутное мстительное желание наказать это чуждое ей общество, снизойдя к его слабостям и создав для него соблазн, но она не отдавала себе в этом отчета и объясняла свою радость лишь тем, что видела сейчас Хармона в отличном настроении. Он стоял в дверях гостиной, беседуя с попечителем Германом Сэйром и сенатором Джозией Стэмпом, но все время поглядывал в прихожую, ожидая новых гостей. В большой комнате было уже тесно, шумно и накурено; трое студентов с трудом протискивались в толпе, обнося гостей напитками и собирая пустые стаканы.

Между тем Хармон Нейджел нервничал. Ну что, казалось бы, особенного в этой истории с футболистом? Право, тривиальнее ничего не придумаешь, однако события дня сделали ее значительной именно в силу ее тривиальности. На ректора нажимали со всех сторон, и хотя он понимал, что нажим этот, в сущности, абсурден, легче ему не становилось.

Любой логический довод о том, например, что один, даже самый хороший игрок не решает исхода матча, сразу же оборачивался против него самого. Сенатор Стэмп, тот заявил:

– Странно, если все это такие пустяки, какого же черта вы не даете малому играть? Почему вы препятствуете?

Это было первое вмешательство с совершенно непредвиденной стороны. Нейджел был способен устоять против требований недовольных студенческих делегаций, вынести злобное ворчание заведующего кафедрой спорта, мрачные пророчества пресс-бюро колледжа и секретаря общества выпускников. Но оказалось, что юный Блент родом из того же городка, что и сенатор Стэмп, и тот специально предпринял длинное путешествие из Вашингтона, чтобы порадоваться успеху парня. Более того, со свойственной ему показной щедростью по отношению к землякам Стэмп пригласил сюда родителей Блента (кстати, давно уже не живших вместе), оплатил им дорогу и гостиницу и предложил места в своей ложе, чтобы они могли увидеть сына в этом решающем матче сезона. Попробуй откажи члену сената Соединенных Штатов, если ты же сам так старательно убеждал его, что его просьба, а вернее, приказ – совершеннейший пустяк.

– Тем более, Хармон, вы уладите это для меня, – сказал сенатор, даже не повысив голоса.

Когда основное занятие человека – устанавливать законы, и если одного его слова достаточно, чтобы закон получил новый смысл, покорно и устало подумал Нейджел, то сам он теряет уважение к закону и веру в его нерушимость. Во всяком случае, сенатор Стэмп даже представить себе не может, что какие-то узаконения вдруг станут серьезным препятствием для выполнения его желания.