– И еще вот что, – сказал он мистеру Гардиньери. – Помните, о чем мы сегодня говорили? Так вот: они вам знакомы, эти воротилы?

– А что такое, профессор? – насторожился Гардиньери.

– Вы могли бы мне найти кого-нибудь из них?

– Не знаю, сэр, боюсь, что нет. – Мистер Гардиньери внезапно стал холоден и сух. Таким тоном он отвечал гостю, что свободных столиков нет.

– Пожалуйста, это важно. Как личное одолжение. Я приеду и объясню.

– Это не так-то просто устроить, даже если бы я их знал. А я этого не говорю.

– Все-таки сделайте, что возможно. Для меня. Уверяю вас, я никому не собираюсь доставлять неприятности.

– Случается, профессор, что неприятности возникают сами собой, без посторонней помощи. – Гардиньери повесил трубку.

Чарльз побрился (несмотря на то, что утром он это уже раз проделал) и оделся несколько тщательнее, чем если бы собирался только на коктейль к ректору. За бритьем он хорошенько рассмотрел свое лицо в зеркале и нашел его довольно привлекательным – мужественно-суровым, если можно так сказать (он по крайней мере сказал именно так), и моложавым; единственное, что выдавало возраст, это выражение решимости и достоинства – печать мудрости, накопленной годами. Он вышел из спальни в гостиную своей тесной квартирки (дом был разделен на несколько таких квартир, предназначавшихся для преподавателей-одиночек). За то время, которое понадобилось ему, чтобы завершить свой туалет, Чарльз пришел к заключению, что спартанскому убранству его жилья недостает подлинного комфорта. И, дважды взглянув на портрет покойной жены, как всегда стоявший на письменном столе, он вскользь отметил про себя, что у него, кажется, зародилась мысль жениться на мисс Лили Сэйр.

Портрет, естественно, не ответил ему – разве что еще более смущающим стал этот ясный и твердый взгляд. Но Чарльз, довольный своим решением, погасил свет и, оставив портрет в темноте, спустился по лестнице, вывел из гаража машину и покатил к ректору.

В гостиной ректора собрались местные сливки общества, олицетворяющие подлинную закулисную власть академического городка, и в этом небольшом избранном обществе профессор Нейджел должен был чувствовать себя довольно неловко, как флюгер – плоский петушок, вращающийся в разные стороны с таким видом, будто не ветер крутит его, а он сам направляет ветер. В этой среде Нейджел все еще считался пришлым человеком, хотя он прожил здесь уже несколько лет. Даже престарелый профессор геологии, который двадцать лет назад ушел в отставку, завел себе китайских мопсов и редкие вылазки из дому совершал только в сопровождении медсестры, даже он имел у этих людей больше веса, чем ректор Нейджел мог надеяться приобрести когда-либо в самом отдаленном будущем. Впрочем, и древний профессор, в свою очередь, котировался ниже некоторых присутствующих членов попечительского совета и двух-трех выпускников колледжа, которые могли бы при желании (а оно вполне могло у них возникнуть!) в один прекрасный день купить этот колледж и устроить вместо него опытную овцеводческую ферму, школу ордена иезуитов или спортивный загородный клуб. Для этих особ ректор колледжа был обыкновенным служащим, чем-то вроде дворника, как признался Нейджел Чарльзу Осмэну во время их утренней беседы. Конечно, он сохранял авторитет и внешнее достоинство – без этих атрибутов власти он был бы просто бесполезен, но все это было зыбко и непрочно, ибо границы власти, к тому же весьма условные, устанавливал не он. На таких сборищах, как сегодняшнее, Нейджел болезненно ощущал себя посторонним, попавшим сюда по ошибке, чужаком, которого в лучшем случае терпят. Он старался убедить себя, что ему все равно, но это было не совсем так. Конечно, даже при таких условиях можно считать, что ему повезло сверх всякого ожидания, и он верил в свои способности и не хотел бы потерять это место. Сейчас он чувствовал, что атмосфера сгущается, назревает кризис, и хотя случай был вроде бы пустячный, но предугадать, к чему все это может привести, было трудно. Правда, прямой угрозы своему положению Нейджел еще не видел, – а впрочем, как знать? И в его душе зашевелились давние страхи, что должность эта ему не по плечу и даже характером он для нее не подходит.

За эти несколько лет Нейджел усвоил одну важную истину: попечителей и влиятельных выпускников колледжа чрезвычайно волнует футбол, хотя они как будто этого стыдятся и тщательно избегают слишком бурного выражения своих чувств. Никто из них, например, не являлся на матч в традиционной енотовой дохе, хранившейся дома в нафталине со студенческих лет, не кричал и не размахивал флажками, однако, если надо было принять какое-нибудь решение, касающееся футбола, они сразу же становились серьезными, словно речь шла о религии или о патриотическом долге. Место, которое колледж занял по футболу, досталось не легко: в свое время, еще до Нейджела, была разработана программа, рассчитанная на несколько лет, и для ее осуществления потребовался не только спортивный дух, но и деньги. В первую очередь построили стадион, и, хотя это было смело и дальновидно, те, кто финансировал строительство, понимали, что это еще не все: надо, чтобы трибуны не пустовали. При хороших сборах постройка окупится за каких-нибудь пять лет, и тогда – греби деньги лопатой (так было сказано Нейджелу при поступлении на работу, разумеется, не в столь вульгарной форме); их альма матер станет, наконец, солидным, рентабельным учреждением, и с попечителей снимется часть финансового бремени. Но выгода не только в этом: дивиденды возрастут и за счет престижа колледжа – повысится приток студентов, причем и сами студенты будут сортом повыше, чем теперь. В подтверждение Нейджелу даже привели статистику. Ну, а дальше уж дело ректора – превратить колледж в университет, если он сумеет заинтересовать денежных тузов, – так прямо ему и сказали.

Хармон Нейджел был вынужден скрепя сердце принять такие условия. Он ответил, что будет счастлив, если под его руководством колледж превратится в университет, и, смекнув, что это тоже прозвучит смело и дальновидно, поведал попечительскому совету свою заветную мечту – первым делом основать в будущем университете аспирантуру по богословию. Совет торжественно выразил свое одобрение.

Профессор Нейджел никак не думал, что он связался с темными силами. Он всегда сурово осуждал подобные сделки. Впрочем, спортивная жизнь колледжа шла сама по себе, не касаясь его, и совесть Нейджела могла оставаться спокойной. Кроме того, он действительно многое сделал, чтобы поднять авторитет колледжа: так, на спортивную стипендию зачислялись лишь абитуриенты с хорошими школьными аттестатами, к тому же прошедшие ряд специальных проверок с целью выявления не только умственных способностей, но и нравственных качеств.

Далее был установлен жесткий лимит командировочных расходов футбольной команды; переход в другие команды и переманивание игроков не поощрялись. Поступив в колледж, молодой спортсмен сразу понимал, что наукам здесь отдается предпочтение даже перед футболом и к игре допускают лишь успевающих (из-за чего и случилась сегодняшняя неприятность). Да и тренера Харди нельзя было назвать футбольным дельцом в обычном смысле слова, никто его Нейджелу не навязывал – наоборот, ректор сам выбрал его из трех кандидатов, рекомендованных попечителями. Выбор пал на него потому, что Харди не сулил фантастических рекордов, готов был считать себя рядовым членом преподавательского коллектива, ставящего своей целью, как любили выражаться педагоги, «формирование индивидуума».

При таком положении дел единственное, что, как ни странно, тревожило Нейджела, это успехи футбольной команды. За несколько лет Харди как-то незаметно вырастил очень сильных игроков, показывающих в каждом новом сезоне всё лучшие и лучшие результаты. По отзывам газет, их стиль отличался сочетанием блистательного мышления с великолепной техникой и превосходной сыгранностью, что указывало на «твердое знание основ». Профессор Нейджел сомневался, заслуживают ли подобной похвалы другие кафедры его колледжа: обеспечивает ли, например, твердое знание основ кафедра английского языка? Способны ли профессора философии научить блистательно мыслить? А взрыв в химической лаборатории на той неделе? К счастью, обошлось без жертв, но никак не скажешь, что с техникой все обстоит великолепно!