– И особенно трудно подобрать человека на ответственную роль, где надо соображать. Рей – превосходный полководец, он умеет отлично организовать наступление, и это для меня и для команды важнее, чем даже хорошие ноги или блестящий удар. А за его спиной, скажу вам по секрету, профессор,– так, посредственный материал, как говорится: рохли, середнячки. Я весь сезон молил бога, чтобы с парнем ничего не случилось, чтоб он не получил травмы. И вдруг такой прорыв с успеваемостью. Вот уж никак не ожидал!

– Один футбольный матч – неужели это так важно?

Харди бросил на Чарльза острый взгляд, и вдруг вместо маленького тренера со сбивчивой и многословной речью тот увидел совсем другого человека, жесткого и холодного.

– Весь сезон мы шли без поражений,– сказал он. – В первый раз за двенадцать лет. Противник тоже в хорошей форме, имеет только одно поражение. Они будут драться до последнего.

– Ну, допустим, вы в крайнем случае проиграете. Неужели вы придаете этому такое значение? – настаивал Чарльз.

– А я здесь для того нахожусь, чтобы придавать этому значение. – Тренер подался вперед и проникновенно продолжал: – Я вырастил Блента. Его успех – это мой успех. Я буду с вами откровенен, мистер Осмэн. Вы, педагоги, от многого ограждены. Правда, вам платят маловато, но зато вам и забот меньше, у вас нет конкуренции. У нас есть.

– Следовательно?

– Следовательно… Я вам это говорю, профессор, потому что вы человек с головой. Следовательно, тренер в колледже – это для меня не потолок. Один год без поражений и с приличным счетом да хорошая пресса – и я мог бы смотаться отсюда и получить университетскую команду в большом городе, где-нибудь в Мичигане или Оклахоме. И, честно говоря, я думаю прихватить с собой Рея вторым тренером, если только он не захочет пробиться в профессиональный футбол, а это вполне в его возможностях.

– Значит, колледж – всего лишь ступенька?

– Поймите меня правильно, профессор Осмэн. Мне наш колледж очень нравится. Первоклассное учебное заведение, сэр.

– Первоклассное из третьесортных, так?

Тренер посмотрел на него долгим внимательным взглядом.

– Вот именно, – откровенно подтвердил он наконец. – По моей части – местечко паршивое. Блент – это редкостная удача; если бы он начал играть в средней школе, его бы давным-давно перехватила какая-нибудь классная команда, и не видать нам его как своих ушей. Конечно, – скромно добавил он, – я тоже немало в него вложил, ведь это не шутка – начинать с первых шагов, даже если ученик способный. Я люблю Рея и хочу, чтобы он победил. Поэтому я и пришел сюда, – решительным тоном заключил он.

– А победить он сможет лишь в том случае, если будет играть, – с улыбкой подхватил Чарльз.

– Нет, сэр, вы не подумайте, что я хочу оказать на вас давление…

– А вы знаете, – перебил его Чарльз, – вы сегодня уже пятый, кто не хочет оказывать на меня давление. У меня такое чувство, будто я нахожусь в вакууме.

Но Харди пропустил это отступление мимо ушей и упрямо продолжал свое:

– Я понимаю, профессор, у вас свои правила, и не собираюсь подбивать вас на обман. Я прошу одного: не расстраивайте парнишку, ради бога. Рей очень нервный и неустойчивый малый, чуть что – уйдет в себя и переживает. Я знаю, что у него было очень тяжелое детство, ненормальная обстановка в семье – родители уже много лет как живут врозь. Парень исключительно талантлив, это я вам точно говорю, вы и сами должны были заметить. Но ему плохо. Этот Блюменталь – ну, врач, к которому мы его направили три года назад, – рассказывал мне жуткие вещи…

– А именно?

– Мальчишка чуть руки на себя не наложил еще на первом курсе… Вам это известно?

– Великие полководцы и в самом деле люди со странностями, – отозвался Чарльз, потирая подбородок. – Карл Двенадцатый, Наполеон, Нельсон… Но послушайте, судя по вашим словам, Блента следует уложить в постель и держать под наблюдением хорошего врача.

– Нет-нет, что вы! Ничего такого нет. Рей вполне здоров, это все дело прошлое, с этим кончено раз и навсегда. Просто я не хочу, чтобы он был чем-то расстроен накануне матча.

– Иными словами, вы согласны допустить его к игре, даже если он останется в списках неуспевающих?

– Профессор Осмэн, – произнес тренер, подняв на собеседника честный и твердый взор, – вы знаете, что это было бы невозможно. – В честных глазах мелькнула хитроватая усмешка, мелькнула и скрылась.

– М-да. – Чарльз задумался. Итак, собственная позиция, которой он так восхищался все утро, кажется, трещала по всем швам.

– Я поговорю с ним, – сказал он наконец. – Обещать могу только одно: я не стану ломать себе голову, чтобы придумать ему вопросы потруднее. Это вас устраивает?

Поспешную улыбку и крепкое рукопожатие тренера Чарльз воспринял как обряд, окончательно скрепивший его посвящение в орден рыцарей сомнительной морали. Твердые принципы в сочетании с широкими взглядами, чуткостью и человеколюбием за какие-то несколько часов сделали из него темную личность.

– Вы хороший человек, сэр, – сказал тренер. – Теперь осталось уломать еще одного – и порядок!

– Еще одного?

– Да, этого «красного» паршивца с философского отделения, этого хлюпика Солмона. – Белесые бровки тренера изумленно приподнялись. – А вы не знали? Вам никто не говорил? Ну да. По его предмету Рей тоже засыпался. – Харди выпрямился, собираясь уходить. – Ничего, это мы уладим, – успокоил он Чарльза, который так и застыл на месте с раскрытым ртом. – Надеюсь, сэр, вы придете на футбол, – сказал тренер в дверях. – Если у вас нет билета, позвоните студенту-распорядителю на стадион и скажите, что я велел оставить для вас хорошее место.

«Некие рычаги…» Утром Чарльзу даже хотелось полюбоваться ими – теперь его желание начинало сбываться. И если раньше драматизм «ситуации» приятно щекотал ему нервы, сейчас перед ним открылись самые широкие возможности для ощущений подобного рода. Ибо после того, что по чистой случайности выболтал ему Харди, сомнений быть не могло: он действительно попал в переплет. Но теперь, по правде говоря, он уже был зол и подавлен. В первые минуты он лишь бесцельно и бестолково метался по тесному кабинету, как по клетке – впрочем, клетке меблированной: он то и дело натыкался на стулья. Ему бросился в глаза детективный роман, лежавший на письменном столе, и, схватив его, Чарльз вновь прочел загадочную фразу: «Я убедился, что если все время лгать, люди теряются и в конце концов кто-то из них нечаянно говорит правду».

– Как верно, о Шерлок Холмс! – И он опять зашагал из угла в угол.

Итак, все эти люди – прекраснодушные и низкие, умники и простофили, – все они старательно недоговаривали. Ему предоставили сделать вывод, что решение вопроса целиком зависит от него. Барбер и Да-Сильва, несомненно, все знали: у них ведь накануне было специальное собрание по этому поводу. Ректор Нейджел тоже должен был знать. Лили Сэйр? Не обязательно. Ему хотелось думать, что нет. Но, конечно, и она могла знать. Что касается тренера, тот просто не сомневался, что Чарльзу все известно, да и для остальных это в случае надобности могло послужить достаточно убедительным оправданием. Незачет Блента по философии, точно так же, как и по истории, был занесен в ведомость, ведомость вывешена, и Чарльз мог знать о нем, а мог и не знать. Ему просто в голову не пришло… А те, другие, по-видимому, на это и рассчитывали и отнюдь не собирались вывести его из заблуждения. Доказательством тому слова Харди: «А вы не знали? Вам никто не говорил?»

Эта новость коренным образом меняла дело, и усвоить, переварить ее за какие-то несколько минут Чарльзу было так же трудно, как перенестись из вселенной Птоломея во вселенную Коперника. Ибо вместо четкой схемы, в которой ему было отведено твердое место в центре событий, вдруг возникла другая, гораздо более запутанная и зыбкая схема со множеством противоречивых и неясных взаимодействий.

Ну, а этот другой, Солмон – к нему они применили ту же тактику? Дали ему понять, что ответственность лежит на нем, а значит, решение тоже остается за ним?