— Послушайте, сударь. Помимо прочего, я имею звание наместника королевства и сохраню его за собой до тех пор, пока не прибудет господин Д’Артуа и не примет его на себя.

— Мне об этом ничего не известно. Мне известно только то, что относится ко мне лично и что подтверждают мои полномочия, британское правительство поставило меня во главе организованной им экспедиции, и я никому не позволю диктовать мне, как проводить операцию, ответственность за которую возложена на меня. Я объяснил все достаточно ясно?

— Ясно! Тысяча чертей! Как может быть ясным подобный вздор? Я организовал это дело, я его вдохновил, я подготовил почву, я убедил британское правительство помочь нам. Уж не пьяны ли вы? Разве могли поручить командование кому-нибудь другому?

— Если этот другой обладает военным опытом и способен обеспечить успех дела.

— Боже правый! — снова пробормотал Кадудаль.

— И вы обладаете этими данными? Господи, помилуй нас! Полагаю, вы приобрели их в Америке, где служили адъютантом. И этим оправдана ваша власть над человеком, командовавшим армией на полях сражений, создавшим ту самую армию, которую теперь надо возглавить? Изволите смеяться, господин граф. Ваши полномочия обозначены нечетко. Иначе вы не посмели бы так разговаривать со мной. Вы, должно быть, сошли с ума, если воображаете, будто ваша власть распространяется на кого-нибудь, кроме эмигрантского контингента из Англии.

Д’Эрвийи побагровел от ярости, вены у него на лбу вздулись.

— Я считаю ваши слова крайне оскорбительными. И крайне безрассудными. Эмигрантский контингент, как вы его называете, это армия. Ваши необученные, нетренированные, недисциплинированные шуаны должны выполнять не более чем вспомогательную функцию.

Кадудаль разразился гневным смехом:

— Армия из четырех тысяч человек! И вы собираетесь брать с нею Париж! Святые угодники!

Д’Эрвийи словно не слышал Кадудаля:

— Я больше не буду попусту тратить слова, сударь. Армия не покинет Киброн до прибытия Сомбрея.

— Если вы останетесь, то к тому времени успеете угодить в ад, — сказал Кадудаль. — Гош об этом позаботится.

Наконец Д’Эрвийи снизошел до того, чтобы заметить бретонца.

— Я не позволю говорить с собой в таком тоне! Господин де Пюизе, я вынужден требовать, чтобы вы уведомили об этом ваших сторонников, — он круто повернулся, кивнул своим офицерам. — Идемте, господа.

И, звеня шпорами, величественно вышел.

Четверо оставшихся в кухне мужчин переглянулись. Пюизе скривил губы и рассмеялся.

— Ну и что теперь? Кадудаль метнулся к двери.

— И вы еще спрашиваете! — воскликнул он. — Арестуйте этого Полишинеля. Пусть им займется военный трибунал.

Пюизе уставился на Кадудаля невидящим взглядом. Всю его уверенность и щегольство как рукой сняло. Будто почувствовав внезапную усталость, он тяжело опустился на стул.

— А последствия? Такими действиями я неизбежно расколю лагерь на две партии. Эмигранты — а за ними сила авторитета — почти все до единого встанут на сторону этого интригана. Они не любят меня. Не доверяют мне: по их мнению, я, видите ли, не совсем чист. В Генеральных штатах я голосовал за конституционалистов и в свое время командовал республиканской армией. Д’Эрвийи сыграет и на том, и на другом, — Пюизе подпер голову рукой, его лицо потемнело. — Если мы начнем ссориться друг с другом, то конец экспедиции, крах всему, ради чего я положил столько сил.

— Если командование армией останется за этим полковником, то так или иначе всему конец, — сказал Сен-Режан, и Кадудаль поклялся, что согласен с ним.

Пюизе устало вздохнул.

— Такой оборот следовало предвидеть. С самого начала этот человек был источником всяческих осложнений. Я давно занялся бы им, если бы не был уверен, что господин Д’Артуа отправится с нами и, приняв на себя верховное командование, все решит за меня.

— Вы должны заняться им сейчас, — заявил Кадудаль.

— Мы в тупике.

— Ни в коем случае! Если вы не можете приказать расстрелять его и не вызвать тем самым мятежа, если из-за его упрямства эмигранты не выступят с нами, мы выступим без них. Малейшее промедление обернется роковыми последствиями.

— Неужели я этого не понимаю? Но мы обещали бретонцам принца крови. Они ждут его как мессию. Он не приехал. Но, по крайней мере, у нас есть эти воинственные эмигранты, эти дворяне, эти офицеры королевской армии и военно-морского флота, чтобы придать нашему наступлению романтический ореол и привлечь к нам тысячи крестьян. Если мы выступим без них, кто поверит в эту армию заморских спасителей? Наши крестьяне не бросят свои поля. Неужели вы полагаете, что если бы я не понимал этого, то стал бы долгие месяцы трудиться в Англии и разрабатывать план кампании?

Дав волю своим чувствам, Пюизе поднялся со стула и стал размашистыми шагами мерить каменный пол.

— Силы небесные! Чтобы все мои труды, все усилия пошли прахом из-за пустого тщеславия этого проклятого щеголя!

Он остановился рядом с Кантэном и, взглянув на него, продолжал, словно смеясь над самим собой:

— Упорством и настойчивостью в достижении цели я всегда выходил победителем из схватки с Фортуной. И вот, похоже, она берет реванш.

Находчивость Кадудаля истощилась, и ему нечего было добавить к тому, что сказал Пюизе. Он сел и излил душу потоком проклятий по адресу Д’Эрвийи. Сен-Режан, со своей стороны, буркнул, что никогда не был высокого мнения о придворных сводниках и танцмейстерах. Кантэн молча наблюдал за Пюизе. Душу молодого человека переполняли глубокое сочувствие к графу и гнев на бездарных интриганов, изменивших ему в самую минуту его торжества.

Заложив руки за спину, склонив голову так низко, что его подбородок касался шейного платка, Пюизе задумчиво вышагивал по кухне.

— Да, это тупик, — проговорил он. — Доводы разума бесполезны, сила — тем более. Выход должны найти англичане.

— Англичане?

— Экспедицию организовали они, и британский Кабинет должен рассеять заблуждение Д’Эрвийи относительно объема его полномочий. Мистер Питт сократит их настолько, что полковник лишится возможности с высокомерным видом высказывать свои сомнения.

— Но время, которое уйдет на это! — с отчаянием в голосе возразил Кадудаль. — Необходимы быстрые, решительные действия!

— Знаю. Знаю. Но ничего не поделаешь. Будем надеяться на лучшее, надеяться, что задержка с выступлением не окажется для нас губительной. Я сейчас же напишу мистеру Питту. Сэр Джон Уоррен отправит тендер, чтобы доставить мое письмо. Дней через десять — самое большое, через две недели — мы получим ответ.

— Две недели! — на лице Кадудаля отразился ужас. — А что в эти две недели сделает Гош?

— Все, что позволит ему господин Д’Эрвийи. Вы же видите: я ничего не могу изменить.

Написав письма, господин Пюизе посетил Д’Эрвийи и сообщил ему об этом.

— Я говорю вам о них, полковник, чтобы вы также могли написать в Англию, если пожелаете.

Особенно выразительно Пюизе произнес звание Д’Эрвийи.

— Я не премину воспользоваться возможностью довести до сведения мистера Питта, что у меня имеются основания жаловаться на вас, и изложу, в чем они заключаются.

Д’Эрвийи побелел от ярости и, возможно, от страха столь унизительным образом утратить узурпированную им власть.

Пюизе холодно поклонился и вышел. Вновь они увиделись лишь через два дня, когда Пюизе разыскал Д’Эрвийи, чтобы ознакомить его с новостями, полученными из Орэ. Вобан сообщал, что Гош собрал в Ванне тринадцать тысяч человек и с минуты на минуту двинется на Орэ, который не удастся удержать, если Вобан не получит подкрепления.

Когда Пюизе подошел к Д’Эрвийи, окруженному группой офицеров в шляпах с белыми плюмажами, тот проводил смотр полка «Верные трону». Солдаты в красных мундирах, белых брюках и треуголках маршировали по прибрежному песку.

— Вот вы и пожали первые плоды нашей бездеятельности. Тринадцать тысяч человек, с которыми можно было легко справиться, пока они были разбиты на отдельные отряды, объединились в единую армию.