Бледная, испуганная таким взрывом страсти Жермена упала в кресло.

— Господи, смилуйся надо мной! — воскликнула она, когда Кантэн немного успокоился. — Я только все испортила. Но выслушайте меня, Кантэн. Я еще не все сказала. Вы даже не знаете, какой опасности подвергаете себя. Сен-Жиль, возможно, предпочтет сражаться с вами в открытую. Но Констан — никогда. С тех пор, как я случайно позволила ему догадаться о моих чувствах к вам, он сделался еще более хитрым и коварным, еще более мстительны. Он и его мать надеялись, что я когда-нибудь выйду за него замуж. Со временем Гран Шэн и все его земли будут принадлежать мне, если, конечно, восстановится порядок и справедливость. Они составили бы отличное владение для младшего Шеньера, при том что старший получил бы Шавере. Констан не потерпит, чтобы вы помешали тому и другому. Оставаясь здесь, вы отдаете себя в его руки.

— Буажелен тоже так думал, когда мы скрестили шпаги за таверной в Плоэрмеле.

Слова Кантэна только усилили волнение мадемуазель де Шеньер.

— Констан никогда не скрестит с вами шпагу. Он действует иначе. Чтобы поднять крестьян против покупателя национальной собственности, надо совсем немногое. Констан этим уже и занимается с помощью Лафона. Если вы останетесь здесь, банда разъяренных крестьян явится сюда однажды ночью, вытащит вас из замка и убьет. Вот как действует Констан.

Она с мольбой подняла на него глаза и, заметив удивленное выражение его лица, почувствовала пусть слабую, но надежду.

— Что сможете вы сделать против них? — воскликнула Жермена.

Его губы были плотно сжаты, серые глаза горели холодным огнем.

— Они увидят это, когда явятся сюда. Я сумею оказать им достойный прием.

Жермена вскочил с кресла и сжала его руки.

— Дорогой мой, не обманывайте себя. Ради Бога!

— Констану не следует забывать про Буажелена. Тот тоже считал меня ягненком, который безропотно даст отвести себя на заклание.

— Здесь нет ничего общего.

— Есть, и вы скоро это увидите. Пусть приходят. Я предупрежден, — и уже более спокойным тоном Кантэн попробовал успокоить девушку: — Если бы они застали меня врасплох, мне могло бы прийтись нелегко. Теперь же я сам приготовлю им сюрприз. Благодарю вас за предупреждение, Жермена.

— Вы, кажется, смеетесь надо мной. Я пришла, чтобы убедить вас в необходимости уехать. И несмотря ни на что я умоляю вас об этом. Ради меня...

Она внезапно замолкла и отшатнулась от Кантэна, с испугом глядя на дверь. Из вестибюля доносился звон шпор о мраморный пол и шум голосов: «Прочь с дороги, приятель! Я сам доложу о себе!» — крикнул кто-то.

— Констан! — едва слышно произнесла мадемуазель де Шеньер, бросив на Кантэна испуганный взгляд.

Дверь распахнулась, и на пороге появился Констан. Бледность придавала его коже зеленоватый оттенок, глаза налились злостью. Однако через мгновение лицо кузена мадемуазель де Шеньер расплылось в улыбке, словно на него надели маску.

— Полагаю, вы простите меня за внезапное вторжение, господин де Морле.

— Без особой охоты, — холодно-высокомерным тоном проговорил Кантэн, глядя не на гостя, но на Шарло, который покраснев от гнева, стоял у того за спиной. — Возможно, времена не располагают к соблюдению приличий. Тем не менее, мне не настолько плохо служат, чтобы посетители являлись сюда без доклада.

Констан медленно приближался и на его толстых губах змеилась гнусная улыбка, которую Кантэн пообещал себе стереть ударом перчатки.

— Припишите его, — попросил он, — моему нетерпению вернуть вам ваш любезный визит. Каковое, в чем я со стыдом признаюсь, уступает нетерпению моей кузины Жермены.

Он повернул голову в сторону мадемуазель де Шеньер и полунасмешливо, полупочтительно обратился к ней:

— Моя дорогая, учитывая щепетильность нашего мира в вопросах приличий, ваш поступок едва ли можно назвать благоразумным. Если бы вы поведали мне о своем намерении посетить Шавере, я бы с радостью составил вам компанию. Но я исправил положение, немедленно последовав за вами.

— Чтобы шпионить за мной?

— О, нет, — Констан рассмеялся, — чтобы опекать вас.

— От вас не требуется быть моим опекуном.

— Я так не думаю. Еще как требуется! И сейчас это представляется более чем очевидным. Уверен, что господин де Морле согласен со мной. Вы — человек чести, и вас не может не беспокоить то обстоятельство, что, легкомысленно явившись сюда без сопровождающих, дама сама делает себя объектом порицания.

— Вы преувеличиваете, — холодно возразил Кантэн. — И забываете, что степень нашего родства защищает мадемуазель де Шеньер от подобных нападок.

— Степени родства, даже если они существуют, для этого недостаточны.

— Вы говорите «даже если они существуют». Что это значит?

— А то и значит, — ответил Констан с наигранным изумлением и, словно впервые увидев накрытый стол, переменил тему. — Клянусь честью! Вижу, что я явился не вовремя. Вы сидели за столом. В таком случае ave atque vale [Здравствуй и будь здоров (лат.)]. Умоляю простить меня за вторжение в столь неурочный час. У нас, сельских жителей, совершенно иное представление о времени, чем у вас, горожан. Нам придется выбрать более подходящий случай. Пойдемте, Жермена.

И он распахнул дверь.

— Охотно, — сдержанно ответила она. — Я сказала все, ради чего приехала. — Затем пристально посмотрела Кантэну в глаза и добавила: — Подумайте об этом, кузен.

— Не беспокойтесь, — ответил он и под неотступным взглядом Констана поцеловал протянутую ему руку. — Я приму меры.

Когда они ушли, Кантэн сел в кресло и задумался. Опасения за Жермену сменились взрывами гнева при мысли о Констане. Излишняя щепетильность, говорил он себе, соблюдать кодекс поведения, предписанный учителю фехтования, в отношении негодяя, который спекулирует на его порядочности. Надо ударить Констана по ухмыляющейся физиономии и таким образом вызвать его на открытый бой и убить, пока он не приступил к осуществлению своих гнусных предательских замыслов. Но пойдет ли Констан на это? Даже если сам он опустится до такого шага?

Отбросив эти мысли, Кантэн посмотрел на портрет отца, чья нежность и ласка были его самыми ранними детскими воспоминаниями. «По правде говоря, старый маркиз, вам не слишком повезло с сыновьями. Зато примите комплименты по поводу ваших племянников».

Затем, обратясь мыслями к опасности, о которой его предупредила Жермена, он вызвал Шарло и сказал ему, что, поскольку местные крестьяне считают, будто он незаконно присвоил себе чужие права, у него есть основания опасаться набега на Шавере.

— Вся эта анжуйская деревенщина — трусливые негодяи, — объявил бретонец. — Ну а что до нападения, то у нас здесь дюжина хорошо вооруженных славных бретонских парней, прочные ворота да высокие стены. Можете спать спокойно, господин маркиз.

Господин маркиз несколько приободрился, но отнюдь не успокоился.

— Они могут взять численным перевесом. Мне необходимо подкрепление, и ближайшие, к кому я могу обратиться, это Тэнтеньяк и Сен-Режан.

Шарло почесал седую голову, и его изборожденное морщинами лицо приняло задумчивое выражение.

— До Ла Нуэ путь неблизкий.

— Сто миль, а у нас и так не хватает людей.

— Можно послать мою дочку. По выносливости Марианна не уступит мужчине, да и ходит она быстро. Но все равно понадобится время.

— Меньше, чем за четыре дня, туда не добраться. Я даже подумал, не послать ли за отрядом в Анжер.

— К «синим»! — ужаснулся Шарло. — Пречистая Дева! Да против нас ополчится вся округа! Тогда и наши парни вам не помогут. И не думайте про это, господин маркиз.

В конце концов в Ла Нуэ послали Марианну; оставалось надеяться, что она успеет вернуться до нападения. Тем временем Кантэн и его люди занимались укреплением дома и каждую ночь выставляли усиленный дозор.

В тот вечер Кантэн, сидя в китайском салоне, который он особенно любил, просматривал бухгалтерские книги Шавере. Только что закрыли ставни и зажгли свечи. Неожиданно за окнами раздался шум, похожий на гудение пчелиного роя. Едва Кантэн оторвался от счетов, которые Лафон оставил в донельзя запутанном состоянии, в комнату влетел бледный взволнованный Шарло.