Жермена покачала головой.

— Это невозможно. Госпожа де Шеньер не вынесет тягот морского путешествия. Для него нужны мужская выносливость и сила. Кроме того, мы уже приняли решение. Когда нас арестовали, мы собирали вещи, чтобы уехать в Кэтлегон. Должно быть, госпожа де Белланже знала про приказ о нашем аресте. Она предупредила нас и настоятельно советовала приехать в Кэтлегон, где, по ее уверению, мы были бы в полной безопасности. И если бы не колебания тетушки и ее личная неприязнь к виконтессе, мы не стали бы медлить с отъездом.

Кантэн подумал, что ему понятны как неприязнь госпожи де Шеньер к виконтессе, так и причина, благодаря которой Кэтлегон пользуется неприкосновенностью. И то и другое проистекало из одного источника. Впервые за время их знакомства он одобрил госпожу де Шеньер. Но не до такой степени, чтобы оправдать ее пренебрежение покровительством генерала Гоша.

— Арест, — закончила Жермена, — положил конец колебаниям тетушки. В конце концов, она всего лишь человек.

— Признаться, я тоже никогда не считал ее ангелом.

Жермена улыбнулась и вздохнула. Они не спеша пошли по вырубке.

— Ни в самих Шеньерах, ни в их женах нет ничего ангельского. Странное, необузданное, несчастное семейство, раздираемое внутренней ненавистью, которая не однажды приводила к братоубийству. Так было всегда.

— Вот и объяснение всему, что со мной случилось. Такова традиция Шеньеров.

Их разговор прервало появление Констана. Он приближался, тяжело опираясь на палку. Бледность придавала его смуглому лицу зеленоватый оттенок. Он приветствовал их с сардонической улыбкой.

— О, Жермена! Вы воспользовались возможностью поблагодарить своего спасителя. Очень достойно с вашей стороны.

— Разве он также и не ваш спаситель, Констан?

— Дитя, вы смешите меня. Я еще слишком слаб от раны, нанесенной его друзьями. Вот и ответ.

Однако рассмеялся не младший де Шеньер, а Кантэн.

— С каким смехотворным упрямством вы цепляетесь за эту любезную вашему сердцу выдумку!

— С тех пор вы, как вижу, сменили компанию. Полагаю, что нынешняя при сложившихся обстоятельствах вам более удобна. Что же, бегать с зайцами и одновременно охотиться на них с собаками можно лишь до тех пор, пока собаки не разгадают вашу хитрость и не разорвут вас. Этим обычно и кончается.

— Вы известили Сен-Режана о ваших умозаключениях?

— Ах, сударь! Не в моих правилах платить добром за зло!

— О, нет! — поправила его Жермена. — В ваших правилах платить злом за добро. Что вы сейчас и доказываете.

С ехидной усмешкой Констан посмотрел на Кантэна.

— В лице мадемуазель де Шеньер вы имеете стойкого защитника. Поздравляю.

— Благодарю вас. В подобном деле я вполне удовольствуюсь защитой дамы.

— Вот как? Я не слишком сообразителен, а посему не будете ли вы любезны объяснить мне, что значат ваши слова.

— Все достаточно просто, — сказала Жермена. — Он слишком вас презирает, чтобы ссориться с вами. И не без причины. Вы — обыкновенное ничтожество.

Констан по-прежнему улыбался.

— Если красота — в глазах смотрящего [Если красота — в глазах смотрящего... — английская пословица], то и уродство — тоже. Вы видите во мне то, что желаете видеть. Я очень сожалею, что подобный подход вводит вас в заблуждение.

— Господин де Шеньер имеет в виду, что он непроницаем для оскорблений. Какой возвышенный склад ума!

— О, едва ли я претендую на столь многое. Все зависит от того, откуда исходит оскорбление. Язык женщины не способен оскорбить наше достоинство; язык мужчины способен, но только в том случае, если оный мужчина сам обладает достоинством.

Жермена вскрикнула и в негодовании отвернулась от кузена. Однако Кантэн предпочел ответить Констану в его же тоне:

— Очаровательная точка зрения. Очаровательная разборчивость. Интересно, остались бы вы верны им, если бы оный мужчина поспешил бы отодрать вас за уши?

— Ваш намек слишком груб, — надменно проговорил Констан.

— Кантэн, зачем вы берете на себя труд отвечать этому пустому, набитому оскорблениями болтуну?

— О, женская непоследовательность! — усмехнулся Констан. — Будучи пустым, я не могут быть набит оскорблениями.

— Разумеется, нет, — снисходительно согласился Кантэн.

— Ах!

— Просто пустому.

— Вы меня выручили, но, конечно же, я не предполагал, что вас невозможно оскорбить.

— На редкость безопасное предположение, господин де Шеньер.

— У меня не было времени подумать о безопасности, господин... Господин де Карабас.

Вспыхнув, Кантэн сделал порывистое движение в его сторону; усмешка слетела с губ Констана. Возможно, он даже спросил себя, не слишком ли далеко за пределы осторожности зашла его дерзость. Возможно, почувствовал облегчение, видя, как Жермена проскользнула между ними и излила на него все презрение, накопившееся у нее на душе:

— Какой же вы жалкий, ничтожный, наглый трус, Констан! Опираясь на палку, строя из себя несчастного больного и прикрываясь своей болезнью, вы злоупотребляете терпением человека, не далее как вчера спасшего вас от смертельной опасности!

Констан прервал мадемуазель де Шеньер:

— Вот уж нет! Что угодно, но только не это. Все, о чем вы говорите, не более чем предположения, поверхностные предположения молодой девушки. Но, думаю, и сам господин де Морле не станет притворяться, будто он был движим мыслью о моем спасении. Это было бы слишком даже для него.

— Справедливое утверждение, — согласился Кантэн. — С моей стороны было бы столь же странным прийти вам на помощь, как с вашей — признать ее.

— Премного обязан за вашу откровенность, сударь, — сказал Констан.

Здесь их разговор прервал Сен-Режан; надетый на нем гусарский доломан еще больше подчеркивал стройность его худощавой фигуры. Он пригласил всех троих на завтрак и вместе с господином де Шеньером первым пошел по направлению к хижине. Жермена под руку с Кантэном не спеша последовали за ними.

— Ваше терпение не уступает вашей храбрости, — похвалила она молодого человека.

— Дорогая, — ответил он, — мой гнев здесь не требуется. Господин Констан собственным языком выроет себе могилу, прежде чем успеет хоть немного состариться. Каковой судьбе я его и препоручаю.

В Ла Нуэ Кантэн провел целый месяц. Тем временем Кадудаль оправился от раны и принял на себя в Бретани и Нормандии обязанности Корматена, исполнение которых с каждым днем повышало его авторитет в глазах роялистов. В тот месяц обе стороны проявляли самую активную деятельность. Были внезапные набеги на города, удерживаемые «синими», и нападения на их конвои; были ответные набеги и резня со стороны республиканцев, чувствовавших полную безвыходность своего положения среди враждебного им местного населения. Во время одной из таких схваток в самый канун своей свадьбы погиб Буарди.

Тем временем в Англии неутомимый Пюизе при щедрой поддержке Питта и Уиндема готовил экспедицию, долженствующую привести западные провинции Франции в движение, которое, подобно волнам прилива, разольется по стране и сметет отребье, подчинившее ее своей власти.

По его призыву французские эмигранты из самых отдаленных уголков Германии, отряды старых солдат, что вместе со своими офицерами эмигрировали в девяносто втором году или покинули Дюморье в девяносто третьем, поспешили пополнить набираемые в Англии французские полки: «Людовики Франции», в котором было четыреста артиллеристов, бежавших из Тулона; «Королевский флот» из пяти сотен эмигрантов под командованием графа де Эктора; «Верные трону», собранный герцогом де Ла Шартом и насчитывавший семьсот человек; примерно такой же полк маркиза де Дренея, полк графа Д’Эрвийи из тысячи двухсот бретонских рекрутов, прибывших в Англию в качестве военнопленных, и сотни волонтеров. В целом они составляли четыре бригады. К ним должны были присоединиться пять набранных в Голландии полков под командованием Сомбрея и около восьми тысяч британских солдат, которых Питт обязался присовокупить к щедрым поставкам военного снаряжения.