Сильному, крепкого сложения венецианцу по роду своей деятельности не раз приходилось попадать в такие переделки. Но и Колон, закалённый долгими годами, проведёнными в море, был не робкого десятка и обладал недюжинной силой и отменной реакцией. Он крутанул руку венецианца назад, зацепил его ногу своей ногой и сильно толкнул. Рокка рухнул на пол, взвыв от боли, с неестественно вывернутой правой рукой.

А на Колона уже бросился Галлино. Более хладнокровный, он понимал, что Рокка поторопился, выхватывая оружие, но сейчас ничего иного просто не оставалось. В руке у него тоже оказался кинжал, а Колон, не долго думая, ухватил за гриф гитару Беатрис, прислонённую к стулу, и изо всей силы ударил ей по лицу венецианца. Тот покачнулся, и тут же гитара вновь обрушилась на Галлино. Этот удар пришёлся по макушке, донышки не выдержали, и гитара повисла на шее, как ярмо. Галлино подался назад, сшиб спиной стол. Из многочисленных порезов хлестала кровь. Он безуспешно пытался освободиться от этого своеобразного воротника.

Рокка, едва не теряя сознание от боли, перехватил кинжал в левую руку и уже начал подниматься, когда удар ногой вновь уложил его на пол.

Тут распахнулась дверь, и в комнату заглянул привлечённый шумом Загарте. За ним стояли двое работающих у него парней и служанка Беатрис. Его брови взлетели вверх.

— Святой Боже, что тут происходит?

— Эти убийцы напали на меня с кинжалом. Вызовите стражу.

Появился третий слуга и тут же убежал за альгасилами. Галлино тем временем избавился от остатков гитары и двинулся к двери, не обращая внимания на струившуюся по лицу кровь. За ним прихрамывал Рокка. За их спинами, на диване, застыла полумёртвая от ужаса Беатрис.

Загарте сердито заорал на Галлино, что ничего подобного в его харчевне никогда не случалось. Галлино же потребовал, чтобы ему дали пройти.

— Вы пройдёте, когда появятся альгасилы. Пусть я умру, если кто-то ещё будет вести себя в моей харчевне, как в борделе. Нападать на людей с кинжалом в руках. Коррехидор вас проучит!

И он со слугами задержали венецианцев до прибытия альгасилов. Впрочем, пришли они достаточно быстро. И забрали с собой не только венецианцев, но и Колона. Их командир заявил, что коррехидор во всём разберётся и решит, кто нападал, а кто защищался.

Беатрис, потрясённая случившимся, осталась с Загарте и служанкой. Их попытки успокоить её ни к чему не привели.

— Эти нечестивые собаки сломали вашу гитару, — печально вздохнул Загарте.

— Что гитара, Загарте. — Беатрис слабо взмахнула рукой. — Петь я больше не буду. Так что другая мне не нужна.

— Как не нужна? — Загарте запнулся. — О чём вы говорите?

Беатрис тяжело поднялась с дивана.

— Именно об этом, Загарте. Всё окончено, мой друг. Петь я больше не буду, ни здесь, ни где-либо ещё.

— Да перестаньте, перестаньте. Я понимаю, эти сукины дети перепугали вас. Сегодня дадим вам выходной. А завтра…

Она покачала головой.

— Завтра не будет. — Она коснулась руки мориска. — Пожалей меня, Загарте. Я больше так не могу.

Мориск по-отечески обнял её. Морщины на его смуглом лице стали глубже.

— Всё это пройдёт. Пройдёт. Такая красивая девушка, как вы, не должна столь легко поддаваться панике.

— Это не паника. Я раздавлена. Разбита, как эта гитара.

— Но что сделали с вами эти негодяи? — воскликнул Загарте. — Что б собаки разрыли их могилы!

— О, виноваты не они. Жизнь. Я сама. Расплатись со мной, Загарте, за предыдущие выступления и позволь мне уехать.

Долго ещё умолял Загарте Беатрис остаться. Разве у неё нет сердца? Или он мало ей платил? Он готов платить больше. И что станет с его спектаклем?

— Найми того мальчика, которого я заменила.

— Да кто будет смотреть на него после вас?

— Я видела от тебя только добро, Загарте, и мне жаль подводить тебя. Но я должна уехать.

— Куда же вы поедете, дитя моё?

— Подальше от Кордовы. От жизни, которую вела. А уж там как получится.

И Загарте понял, что Беатрис не изменит принятого решения. В тот вечер посетители харчевни не увидели её на сцене. А на следующее утро с опухшими от слёз глазами она попрощалась с мориском, села на мула и в сопровождении служанки и погонщика выехала из Кордовы через Альмодоварские ворота по дороге, ведущей на восток, в Севилью.

Примерно в тот же час коррехидор, сидя под распятием на белой стене, мрачно взирал на Рокку и Галлино.

Ночь они провели в тюрьме Кордовы, после того как хирург вправил Рокке вывихнутое плечо.

Колон, ознакомленный коррехидором с подробностями дела, выступил не только потерпевшим, но и обвинителем.

С разрешения дона Ксавьера он, призвав в свидетели дона Луиса де Сантанхеля, заявил, что эти двое несколько дней назад совершили кражу в его квартире. Вчера же, когда он обвинил их в этом, они вытащили кинжалы и набросились на него, вынудив его защищаться. И ему пришлось прибегнуть к силе, чтобы сохранить себе жизнь.

Дон Ксавьер откашлялся.

— По имеющимся в нашем распоряжении сведениям, первая часть обвинения — сущая правда. Нет у нас оснований сомневаться и в остальном. — Он бросил на венецианцев мрачный взгляд. — Благодаря вмешательству посла Венецианской республики и с учётом того, что доказательства вашей вины не были столь очевидными, в прошлый раз с вами обошлись достаточно гуманно. Но вы не вняли голосу разума и продолжили свою преступную деятельность. Как и прежде, решение по вашему делу примет алькальд. Каким оно будет мне не ведомо. Но учитывая, что вы мужчины крепкие и на здоровье не жалуетесь, можете надеяться, что он не отдаст вас в руки палача, а отправит на галеры кастильского флота. Такого венецианцы не ожидали. Галлино тут же заявил, что нельзя осуждать человека, не дав ему возможность оправдаться. Рокка вновь потребовал разрешения отправить письмо мессиру Мочениго, упирая на свой статус дипломата.

Дон Ксавьер резко осадил их.

— Оправдываться будете перед алькальдом. Он определённо вас выслушает. В Кастилии мы не лишаем человека его прав. Но преступления ваши столь очевидны, что едва ли слова смогут изменить приговор, которого вы заслуживаете. Что же касается обращения к послу Венецианской республики, алькальд скорее всего согласится со мной в том, что необходимо всеми доступными средствами избегать осложнений в межгосударственных отношениях. Идите с Богом.

Когда венецианцев вывели, дон Ксавьер повернулся к Колону.

— Будьте уверены, больше они вас не потревожат. Но скажите мне, сеньор, альгасилы доложили мне, что в комнате с ними находилась женщина, танцовщица Загарте.

У Колона ёкнуло сердце. Но ответил он ровным, спокойным голосом:

— Это чистая случайность. Она не имеет к этому делу никакого отношения.

До такой степени он мог проявить милосердие к той, что не испытывала к нему ни малейшей жалости. Но не более того. Он встретил её в час беды и за утешение, которое она принесла ему, отдал всё, что у него было, всё без остатка. Она стала ему дороже любого человеческого существа, не исключая и любимого сына, оставленного в Ла Рабиде. В ней он нашёл родственную душу. Союз этот придавал ему силы, вдохновлял на подвиг. К её ногам хотел он сложить плоды своего успеха — и вот оказалось, что ноги эти по колено запачканы обманом и подлостью. Он молился на жалкую приманку, нанятую для того, чтобы одурачить и ограбить его. Она не просто украла у него карту. Она лишила его последних иллюзий, веры в человеческую любовь и человеческую порядочность. Что ж, пусть она уйдёт, жалкая потаскушка. Наказание настигнет её и без его участия. Господь Бог и судьба воздадут ей должное.

А ему останется только одно — открывать новые земли. В этом его призвание. И наверное, хорошо, что он отправится в плавание, оборвав всё то, что связывало его с берегом, свободный, как птица, оружие Божье, поставленное на службу человечества.

Этим пытался он подсластить горечь, переполнявшую его сердце, заглушить гложущую его боль. День за днём он метался по Кордове, стремился к Беатрис и одновременно не желал её видеть. Не раз и не два порывался зайти к Загарте, где, как он полагал, продолжала петь и танцевать Беатрис. Чтобы устоять перед искушением, он отправился в Мечеть и, распростершись перед статуей девы Марии, взывал к ней, моля избавить его от несчастной любви.