— Но с тобой сэр Эндрю еще не помирился?

Миртль быстро ответила за Лэтимера:

— Всему свое время, генерал. Я уверена, оно наступит… Папа в глубине души всегда любил Гарри, и я надеюсь, что скоро — возможно, когда кончится эта ужасная война — он вернет ему свою любовь.

Молтри поблагодарил за обед и придвинул к себе скамеечку для ног: подагра сегодня что-то чересчур разыгралась. Испытывая угрызения совести, чувствуя себя форменной свиньей, но выполняя обещание, данное Ратледжу, он продолжил расспросы, маскируя свои истинные намерения безобидным светским интересом.

— И как это произошло, моя милая? Ты собрала в кулак все свое мужество и пошла к нему или это он согнул свою упрямую старую шею и послал за тобой?

Миртль с тою же откровенностью поведала, как все устроилось при содействии доктора Паркера.

— Понимаю, — сказал Молтри, выслушав ее историю. — Хорошо. Я рад, что этим все кончилось. — Он угостился табаком из табакерки, пододвинутой Гарри. Набивая трубку, он продолжал зондировать, искусно скрывая подоплеку, что наполняло его одновременно самовосхищением и отвращением. — Удивительно, как неистребимы привычки целой жизни! Не успел старик как следует подняться на ноги, как снова обратил все помыслы и энергию на торговлю.

— Да, — согласилась она. — И это оказалось превосходным лекарством. Он выздоравливает с поразительной быстротой.

— Поговаривают, он даже начал лично вести дела. — Молтри раскурил трубку от тонкой свечки и небрежно спросил: — Ты не встречала его деловых партнеров?

— Видела нескольких, — отвечала она так же небрежно.

— К нему приходил продавать табак некий квакер. Парень из Вирджинии, как мне сказали. Ты с ним, случайно, не сталкивалась?

Что это — Миртль опустила глаза? И не померещилось ли ему, что она задержала дыхание? Пауза действительно затянулась или ему так только показалось из-за напряженного ожидания ответа? Генерал успел мысленно задать себе все эти вопросы, прежде чем услышал спокойный голос:

— Может быть. Как его имя?

— Имя? — Молтри порылся в памяти. — Э-э, Нилд, если не ошибаюсь.

— Нилд… — медленно повторила Миртль и так же медленно, как если бы не была твердо уверена, ответила: — Да… Думаю, я встречала человека с таким именем. — Боясь категорически отрицать то, что было очень вероятно, она неохотно призналась. Потом быстро спросила: — Почему вас это интересует?

Генерал добродушно засмеялся:

— Они там, в Вирджинии, выращивают добрый табак, а добрый табак в наши дни становится редкостью. Случись этому парню оказаться неподалеку с партией превосходного табаку на продажу, я бы с радостью приобрел. Но ты ведь его не особенно запомнила?

Она покачала головой, притворяясь, что вспоминает.

— Нет, — сказала она, — не особенно.

— Ты с ним не говорила?

— Может быть, и говорила. Кажется, однажды мы действительно перебросились парой слов. Но я не уверена.

— Ладно, не имеет значения. — И Молтри сменил тему.

Он не думал и не желал думать, что Миртль может сознательно врать. Добродушная беспечность была единственным его недостатком, о котором сожалел еще генерал Ли.

После обеда Миртль, сославшись на недомогание, ушла в свою комнату. Здесь она предалась невеселым мыслям, но не о том, что Нилд вызывает чьи-то подозрения, а о том, что солгала, ввела в заблуждение и Молтри, и Гарри. Несколько раз за те дни, когда Гарри был в городе, она порывалась обо всем ему рассказать, но каждый раз ее одолевали сомнения, и чем дальше она оттягивала признание, тем труднее было на него решиться. Поэтому и сегодня она не смогла признаться. Чем оправдала бы она свое промедление; да и сами оправдания — не есть ли они отчасти признак вины? Миртль не сумела преодолеть в себе страха перед новой вспышкой ревности Гарри к Мендвиллу, каких раньше случалось немало. Эта его ревность разгорелась бы сейчас сильней, чем прежде; а всему виной ее молчание. Теперь лучше уж держаться выбранной линии. В конце концов, от ее молчания никому не будет вреда, ведь Мендвилл дал слово не возвращаться в Чарлстон до окончания войны; а от признания ничего хорошего ждать не приходится.

Спустя несколько дней Молтри и Лэтимер вновь уехали из города, оставаясь в полнейшем неведении относительно разговора Миртль с Мендвиллом в доме сэра Эндрю.

В лагерь под Пьюрисбергом генерал со своим адъютантом приехалиnote 36 февраля под проливным дождем. Там они узнали подробности о победе над Бойдом. Генерал Линкольн, воодушевленный последним успехом, был полон замыслов, хотел провсти более широкую операцию против британцев. Он выделил две тысячи человек и послал их под началом генерала Эша вверх по реке к Огасте с приказом отрезать от основных сил большой английский отряд полковника Кемпбелла.

Кемпбеллу, однако, это пришлось не по вкусу. Обнаружив напротив своего лагеря крупный отряд противника и опасаясь, что он переправится ниже по течению и отрежет его от главного лагеря на Саванне, Кемпбелл быстро свернул палатки и пошел на юг по правому берегу реки.

Эш переправился и бросился за ним вдогонку. Это было 25-го, за день до возвращения Молтри в Пьюрисберг, а двумя днями позже Эш достиг Верескового ручья и расположился немного выше места его впадения в Саванну. Второго марта он отправил донесение, что занимает безопасную и выгодную позицию, и враг его явно боится.

К такому выводу генерал пришел, основываясь, должно быть, на том факте, что враг ему не показывался. Однако истина заключалась в ином. В то самое время, когда Эш отправлял гонца с хвастливым докладом, Превост предпринимал обходной маневр, чтобы напасть на него с тыла; и произошло это уже на другой день.

Едва только генерал Линкольн принял под Пьюрисбергом посланца с докладом Эша, как за ним по пятам примчался лейтенант Итон, которому пришлось переплыть реку на лошади и галопом скакать в лагерь с известием о и полном разгроме американцев. Редкая армия испытывала потрясение более ужасное, чем армия Эша на Вересковом ручье. Внезапное появление британских солдат вызвало среди ополченцев дикую панику; они не сделали почти ни единого выстрела, побросали оружие и кинулись спасаться бегством через топкую, залитую половодьем низину; и многие, кого пощадил огонь британских ружей, нашли свой конец в воде.

Легко себе представить, в какое уныние были повержены каролинцы, в одночасье лишившиеся трети боевого состава. К счастью, прибыло пополнение новобранцев, и к концу месяца армия достигла своей первоначальной численности.

В начале апреля Линкольн совещался в Оринджберге с губернатором Ратледжем, обсуждая с ним план кампании. Когда он вернулся, лагерь облетел слух о скором выступлении. Начались лихорадочные приготовления и спешное обучение свежего пополнения. Губернатор снова вызвал к себе Линкольна; на этот раз главнокомандующий взял с собой Молтри, а тот, в свою очередь, Лэтимера.

В Оринджберге они обнаружили внушительный лагерь, где под личным наблюдением Ратледжа проходили выучку около трех тысяч рекрутов. Линкольн объяснил Молтри, что губернатор задумал ловкий ход, который в случае успеха сулит победоносное завершение войны на всем Юге, а то и на Севере. Однако генерал не имел права вдаваться в подробности. Линкольн уважал Молтри, прислушивался к его мнению и поэтому не скрывал, что желал бы посвятить его в замысел Ратледжа: Молтри, используя свой опыт и проницательность, мог внести в него нечто существенное.

Молтри тоже стремился к этому, однако его ждало разочарование, тем более обидное, что с Ратледжем его связывала крепкая дружба. Бригадного генерала допускали на некоторые военные совещания, но не на самые важные, и назад, в свой лагерь, он отправился с таким же смутным представлением о затее губернатора, с каким незадолго до этого приехал.

Одну важную деталь на каком-то из советов Молтри все-таки услышал и запомнил. Ратледж упомянул о том, что Превост предложил через парламентеров договориться о признании нейтралитета Джорджии. Это был один из редких случаев, когда люди слышали смех губернатора.