Но уговоров и не требовалось; Миртль только сомневалась, примет ли отец ее заботы. Врач успокоил: сэр Эндрю настолько слаб, что отказать просто не сможет. И вот, с молчаливого согласия старого Римуса, заплакавшего от радости при виде молодой госпожи, она подошла к постели отца. Кэри лежал в забытьи, и Миртль принялась ухаживать за ним с той же самоотверженностью, которую проявила около трех лет тому назад, выхаживая раненого Гарри. Четыре дня и три ночи, пока не наступил кризис, она почти бессменно дежурила в комнате. Наконец отец пришел в сознание.

Тогда Миртль удалилась, предоставив доктору Паркеру и Римусу рассказать обо всем баронету и умолить его принять ее.

— Без Миртль, сэр Эндрю, мои лекарства были бы бессильны, — убеждал его доктор. — Она спасла вам жизнь.

— Так, так, — насмешливо сказал неукротимый старик. — Но кто ее об этом просил?

— Я, — ответил доктор Паркер.

— Вы? Вы. Ну и ну! Хм! Это непозволительная вольность с вашей стороны, Паркер.

— Я хотел спасти вас, сэр Эндрю. Или это вы тоже считаете непозволительной вольностью?

— Пф! Пф! — нечленораздельно выразил свое раздражение баронет. Характер у него и раньше был не сахар, а в последние годы испортился настолько, что служить этому старому упрямому брюзге все считали неблагодарным занятием. — Вам за это платят. А вот присутствие здесь миссис Лэтимер по вашему настоянию — это уже нахальство.

Доктор сдержался.

— Ваша дочь, сэр…

— Проклятье! — перебил Кэри с поразительной для немощного больного злобой, — Вам разве не известно, что у меня нет дочери? Вы что, английского языка не понимаете? В чем дело? Полагаю, под моей дочерью вы подразумеваете миссис Лэтимер. Допустим. Но я не желаю водить знакомство с миссис Лэтимер. То, что она мне навязалась, когда я был не в состоянии ее выгнать — дерзость с ее и вашей стороны. И больше на эту тему говорить я не желаю.

Он сказал, как отрезал; боясь его переволновать, доктор удалился и, расстроенный, зашел к Миртль в другую комнату.

— Надо набраться терпения. Я еще сумею его переломить, — утешал он ее, содрогаясь в душе от перспективы повторно испытать на себе христианские добродетели сэра Эндрю. — Необходимо только подождать, пока он окрепнет. Возможно, это произойдет завтра или послезавтра.

Миртль пришла назавтра, но и в этот, и на следующий день доктор отговаривался выдумками о неудаче и надеждами на будущее. Между тем отец быстро восстанавливал свою силы, начал заниматься делами и даже принял одного деревенского торговца.

На третий день Паркер встретил Миртль с таким сияющим лицом, что она сразу поняла: свершилось чудо — отец согласен увидеться с нею.

Сэр Эндрю сидел на постели полулежа, обложенный подушками. Миртль сразу заметила, как изменили его последние четыре года. Он был уже не так грузен, а после болезни выглядел совсем изможденным. Из светло-голубых глаз исчезла теплота; губы кривились в кислой улыбке.

Миртль опустилась у кровати на колени.

— Отец! Дорогой отец!

Он заговорил мирно, однако с примесью желчи.

— Паркер сказал, что ты спасла мне жизнь. Ну, ну! Странно, что ты соблаговолила позаботиться обо мне после того, как ограбила, лишив меня всего самого дорогого. Но… я прощаю тебя, Миртль. Наверное, я требовал слишком многого. Я переоценивал тебя.

— Отец! — Вот и все, что она смогла произнести. Молча Миртль взяла руку отца, и он ее не убрал.

Миртль вовсе не удивила такая форма отцовского прощения — словно нехотя, через силу. Она знала его неуступчивую натуру и была счастлива уже восстановлением мира. Как много ей хотелось рассказать отцу, и прежде всего об Эндрю, его внуке, названном в его честь. Но сейчас об этом не могло быть и речи: поведение баронета не допускало проявлений нежности и теплоты.

Сэр Эндрю задал несколько вопросов. Сначала он довольно равнодушно осведомился о ее здоровье и о том, как поживает Дайдо. Затем посокрушался об отнятой плантации, о рабах, присвоенных правительством мятежников для своих работ, и о других делах, весьма далеких от того, о чем могли бы говорить любящие отец с дочерью после затянувшейся разлуки. Он производил впечатление человека, который, соблюдая приличия, поддерживает пустой разговор. Но и это продолжалось недолго. Вскоре он сказался утомленным, однако выразил пожелание, чтобы она пришла завтра.

Миртль едва ли не с облегчением вырвалась от него и по пути домой размышляла, не лучше ли было оставить все по-старому, чем добиваться вымученного, искусственного примирения. Именно таким оно ей теперь представлялось.

Назавтра, однако, она застала его в лучшем расположении духа — очевидно, здоровье его пошло на поправку. Сэр Эндрю начал вставать и встретил дочь, сидя в мягком кресле, облаченный в халат. Он улыбнулся в знак приветствия, и на этот раз беседа началась с того, о чем Миртль вчера так не терпелось рассказать.

Баронет пожелал узнать о внуке и со слабой улыбкой на устах внимал ее материнскому красноречию. Когда он услышал, что мальчика зовут Эндрю, губы деда растянулись вширь, и Миртль опрометчиво приписала это его радости. Следующие слова сэра Эндрю разрушили иллюзии.

— Думала меня этим умаслить, а? Чтобы я сделал его моим наследником? — колючие глаза впились в нее из-под кустистых бровей.

Дочь вздрогнула, как от удара хлыстом.

— Отец! — взмолилась она, а сэр Эндрю, брызнув слюной, издал какой-то кашляющий смешок. — Это недостойно — приписывать мне такую расчетливость. К тому же, состояние Гарри гораздо больше, чем нам необходимо для жизни.

— Не обязательно так будет всегда, — сварливо заметил баронет. — Когда закончится война, а мятежники будут разбиты и усмирены, каждому, кто поднял руку на своего короля, предъявят счет. Но я рад, что ты не рассчитываешь на наследство. Потому что я решил распорядиться им по-своему. Все, чем я буду обладать к моменту смерти, отойдет твоему кузену Роберту. Это акт элементарнейшей справедливости, воздаяние по заслугам добродетели и, в то же время, наказание за недочернее поведение.

Миртль снова сжалась, словно отец дал ей пощечину. Деньги тут были ни при чем, но сам факт лишения родительского наследства делал ее в глазах общества отверженной.

— Ну? — спросил Кэри, не дождавшись ответа, — что ты на это скажешь?

— Ничего, отец. — Она храбрилась, стараясь ничем не выдать своей обиды.

— Если такова твоя воля — я согласна. Если же лишение наследства станет последним моим наказанием, то я более чем согласна.

— Так, так, — пробормотал отец. — Ладно, ладно! Я сказал это только затем, чтобы проверить, насколько искренне ты смирилась. Рад, что ты так хорошо выдержала эту проверку, Миртль. Очень рад. — Он одарил ее улыбкой, но она легко распознала жалкую попытку обмана. В голосе отца звучала фальшь; он явно сожалел о том, что у него вырвалось, и теперь нащупывал пути к отступлению. Однако Миртль по доброте душевной вообразила, что он раскаивается за беспричинный выпад.

Затем сэр Эндрю поинтересовался, как поживает Гарри; для Миртль это было совершеннейшим сюрпризом. Она сдержанно отвечала на его вопросы — где Гарри был и чем занимался, боясь увлечься и снова разжечь отцовскую злобу. Когда отец вытянул из нее, что Гарри уехал в армию Линкольна, охранявшую переправу через Саванну, он громко рассмеялся:

— Ха-ха! Неужто эти оборванцы думают удержать Превоста? — Он фыркнул. — Это смехотворно! Сколько их там — жалкая горстка?

— Я не уверена, но думаю, что, по меньшей мере, тысяч пять, — ответила она.

— Пять тысяч! — Сэр Эндрю не скрывал издевки.

Миртль покраснела, будто отец измывался над самим Гарри. Защищая мужа, она поспешно начала уверять, что это временно, что армия скоро будет усилена.

— Они вербуют добровольцев в Северной Каролине и где-то еще.

— Э-э! Быдло. Думаешь, эта деревенщина устоит против обученных солдат? Банда плохо вооруженных оборванцев! Им и боеприпасов-то, верно, не хватит…

Складывалось впечатление, что он ждал ответа. Но ей нечего было возразить, ибо Миртль не была осведомлена о положении дел. Ее молчание заставило отца спросить прямо: