Из дверей слева появилась группа других девушек – «Вари». Они кутались в легкие шали, как полагалось по пьесе, и тоже обращались со своим текстом к «приехавшим»:

– Ваши комнаты такими же и остались. Без вас в них было очень холодно!

Девушки – «Дуняши» подходили сбоку из зала по проходу первого ряда. «Заждались мы вас», – говорили они Ольге Леонардовне и Василию Ивановичу. А с другой стороны по первому ряду шли молодые актеры в «епиходовских» шляпах с громадными букетами и, подавая их Качалову и Книппер-Чеховой, сопровождали свое подношение словами чеховской пьесы: «Вот садовники прислали…»

Серьезные, глубоко задумавшиеся стояли Ольга Леонардовна и Василий Иванович.

В зале каждое «явление» встречали аплодисментами, а тут еще из левых дверей павильона появился, как было условлено, сам Владимир Иванович. В старинном цилиндре Фирса и опираясь на его палку, он под овации всего зала шел к «господам».

«Ну вот и приехали!» – под гром аплодисментов произнес он «фирсовым» голосом и обнял Ольгу Леонардовну, Василия Ивановича.

Сцена заполнилась участниками этой импровизации и теми, кто встречал Книппер-Чехову и Качалова в фойе и в зале.

Ольгу Леонардовну усадили в «детское» креслице, Станиславский, Леонидов, Лилина, Грибунин, Лужский разместились вокруг. Кто не участвовал в «игре», занял первые ряды кресел партера.

Неожиданно поднял руку В. И. Качалов, прося слова.

Все замолкло.

Очень серьезно и с большим волнением произнес Качалов перефразированное обращение Гаева: «Многоуважаемый Художественный театр! Приветствую твое существование, которое вот уже более двадцати пяти лет было направлено к светлым идеалам добра и справедливости. Твой призыв к плодотворной работе не ослабевал в течение этих двадцати пяти лет, поддерживая в поколениях бодрость, веру в лучшее будущее и воспитывая в нас идеалы добра и общественного самосознания. Обещаем и впредь служить тебе и нашей прекрасной Родине так же честно, страстно, целеустремленно!»

Эта полная глубокого смысла речь Качалова была встречена овацией всех присутствующих. В его выступлении прозвучали те мысли и надежды, которыми жил в те дни весь театр: и «старики» его, и молодежь.

Встреча принимала все более дружественный, теплый характер. Немирович-Данченко и Станиславский по фамилиям вызывали представителей молодежи, знакомили их с Качаловым и Книппер-Чеховой. Молодые актеры с громадным подъемом читали им отрывки из Горького, Чехова, Лермонтова, Пушкина, Грибоедова.

А зал в полнейшей тишине прослушивал эти небольшие «дебюты» будущих артистов, представителей нового поколения МХАТ.

Неспроста устраивали такие «встречи» молодежи и основного ядра труппы К. С. Станиславский и Вл. И. Немирович-Данченко. Они считали, что в такой творческой форме гораздо ближе, искренней происходит подлинное знакомство и сближение великолепных в своем зрелом мастерстве артистов-«стариков» МХАТ с молодой порослью его студий.

Благодаря этим встречам и тем художественно-литературным «понедельникам», которые были организованы руководителями театра и были посвящены творчеству И. М. Москвина, В. И. Качалова, О. Л. Книппер-Чеховой, В. В. Лужского и Л. М. Леонидова, а также показу отрывков из школьных работ молодежи, органически сплачивалась его новая труппа.

Воспитывая молодых актеров, К. С. Станиславский требовал, чтобы вся молодежь театра присутствовала на больших ответственных репетициях, в которых были заняты актеры всех поколений, так как хотел, чтобы вся труппа овладела единым методом работы над ролью, над пьесой.

Эти репетиции были для нас замечательными уроками, на которых мы могли наблюдать, как Станиславский с большой настойчивостью воплощал свой режиссерский замысел в конкретные действия актеров.

Ставя перед исполнителями в начале репетиции определенную задачу, он затем искал отношения друг к другу персонажей пьесы, отношения их всех к событию, стремился точно определить и «воспитать», как он говорил, в актере черты характера, присущие его сценическому образу.

В этой работе он был одинаково требователен как к молодежи, так и к актерам старшего поколения МХАТ.

Осенью 1924 года на одной из таких репетиций нам пришлось впервые увидеть М. М. Тарханова, брата И. М. Москвина, приглашенного во время заграничной поездки в труппу театра. К. С. назначил репетицию первого акта «Ревизора», в котором М. М. Тарханову была поручена роль Хлопова.

Репетировали еще без грима и без костюмов. Перед началом репетиции, обращаясь к актерам, Константин Сергеевич сказал:

– Обычно «Ревизор» начинают так: открывается занавес, и чиновники бродят по пустому залу в доме городничего, как сонные мухи. Они ничего не знают о том, зачем их вызвал к себе городничий. Так игралась до сих пор эта сцена и у нас. Мне кажется это неверным. Да, они не знают, что в их городишко приехало некое «инкогнито», но с той секунды, как в этот день к каждому из них спозаранку заявился Держиморда и передал приказ срочно, безотлагательно прибыть к городничему, екнуло сердце Ляпкина-Тяпкина, Земляники, Гибнера и других. Грехов больших и малых числилось за каждым достаточно, и недоброе предчувствие овладело ими.

«Ох, что‐то стряслось», – думал такой чиновник, входя в дом городничего. А увидев в зале, что не один он – Ляпкин-Тяпкин – вызван, а все «заправилы», вся чиновничья знать, струхнул он вдвое.

Городничего нет. Анна Андреевна, которая их встретила, объяснить им ничего не объяснила, но была взволнована и таинственна. Тревога все больше и больше овладевает ими, хотя друг перед другом они стараются скрыть ее.

Словом, не размагниченные, а настороженные, полные мрачных предчувствий встречают они Антона Антоновича. И тогда его сообщение падает на достаточно хорошо подготовленную почву и начало пьесы получает совсем другой ритм. А зритель сразу поймет размер случившегося «происшествия».

Ждите городничего, внутренне волнуясь. Ищите ритм напряженного внимания, тревожного ожидания: что‐то сейчас произойдет!

Прошу всех на выход.

Актеры поднялись на сцену и старались в паузе ожиданий перед выходом городничего добросовестнейшим образом выполнить задание К. С.

Но и пауза, и выход городничего к ожидавшим его чиновникам не ладились. Константин Сергеевич предложил чиновникам выходить вместе с городничим. Как будто они ждали его в зале и, встретив там, всей компанией сопровождают в кабинет, запирают за собой двери, проверяют, чтобы их никто не подслушал. Затем уже идет известное сообщение городничего: «Я пригласил вас, господа…» и т. д.

Городничему – И. М. Москвину этот этюд многое дал, но чиновники, как казалось Станиславскому, не находили того нужного ритма и самочувствия, о котором он рассказал перед началом репетиции. Тогда К. С. предложил каждому отдельно проделать такую задачу: войти в кабинет на тайное совещание. Москвин, а за ним Леонидов (Ляпкин-Тяпкин), Лужский (Земляника), Кедров (Гибнер) друг за другом появлялись в комнате озабоченные, недоумевающие… Но и эти импровизированные «выхода» не удовлетворяли Станиславского в тот день. К актерам на сцену из зрительного зала часто летело знаменитое «не верю!» Станиславского. Все казалось ему неоправданным, не насыщенным жизнью, хотя актеры всемерно старались выполнять каждое его замечание.

Наступила очередь выходить на сцену и Тарханову – Хлопову, последнему из чиновников. Мы, сидевшие в зале, понимали, что после неудачных в эту репетицию «выходов» чиновников Тарханов, вероятно, волнуется, ожидая встречи со строгим режиссером.

Однако Тарханов вышел на сцену в очень энергичном ритме, очевидно, с твердым намерением ярким исполнением задачи преодолеть все возможные возражения режиссера.

– Простите, – остановил его Станиславский, – почему вы так торопливо вышли, Михаил Михайлович?

– Лука Лукич всегда немного опаздывает, Константин Сергеевич, – отвечал Тарханов, – а потом старается наверстать потерянное, бывают такие характеры…