Сейчас Дмитрий и Боброк решали, как перехитрить, перемочь врага.

— Я велел полкам Дмитрия и Андрея Ольгердовичей двигаться посредине нашей рати, а дружинам князя Владимира занять место позади них, — тихо говорил Боброк. — Если ордынским лазутчикам удалось обнаружить подход войск с литовского порубежья, они примут их за воинство, оставленное нами поначалу в Москве. Число оного Мамаю известно, и он присовокупит к нашим силам еще пятнадцать тысяч дружинников, а не те пятьдесят, что подошли на самом деле.

— А если Ягайло пришлет Мамаю гонца, что оба Ольгердовича выступили на соединение со мной? — поинтересовался Дмитрий.

— Я предвидел подобное, княже. Коли такой гонец послан, он ни в коем случае не мог поспеть к Дону раньше меня. Теперь ему не попасть к Мамаю вовсе: прибывшие со мной казаки-ватажники надежно перекрыли все пути между Ордой и Литвой.

Великий князь придержал коня, поднялся на стременах. Какое-то время задумчиво всматривался в подернутую голубоватой дымкой степную даль, затем снова опустился в седло. Черты лица Дмитрия затвердели, в глазах появилась холодная решимость, голос прозвучал резко и непререкаемо.

— Значит, поступим, как замыслили с самого начала. Выставим напоказ недругу все наши силы, которые он счел, и расположим в засаде те, о которых ему до сей поры неведомо. И в решающий час битвы не мы, а Орда почувствует, что такое неожиданный удар десятков тысяч свежих, отборных воинов. Дабы сей удар был нанесен в самый нужный момент и ни на миг раньше, отдаю засадный полк под твое начало, боярин.

— Благодарю, княже. Дозволь мне самолично сыскать место для будущей засады.

— Оно уже найдено, боярин, князь Серпуховский вскоре укажет его тебе. Ведай, что мной уже выбрано и место предстоящей битвы. Имя ему — поле Куликово…

Под бархатным великокняжеским стягом, в богатом воинском облачении, окруженный многочисленной свитой князей и воевод, великий московский князь Дмитрий прямо и неподвижно сидел в седле и наблюдал за идущими мимо него к переправам через Дон русскими полками. Совсем недавно в его шатре состоялся военный совет, на который были приглашены князья и воеводы подошедшего к Дону русского войска. Вопрос был один: остаться по эту, свою, сторону реки и, подготовившись к обороне, ждать нападения татар или самим переправиться на тот, чужой для них берег и навязать бой Орде?

Голоса, как и следовало ожидать, разделились. Одни призывали к осторожности и благоразумию, пугали более чем двойным превосходством в силах татар и опасностью вести бой, имея за спиной реку. Другие настаивали на немедленной переправе и внезапном нападении на степняков. В том же, что сзади окажется Дон, они видели залог того, что русское войско до единого человека станет биться насмерть, зная, что пути к отступлению нет. Первыми среди тех, кто настаивал на переправе, были Андрей и Дмитрий Ольгердовичи, боярин Боброк, князь Владимир Андреевич Серпуховский. Только они из всех присутствующих в великокняжеском шатре знали, какой ценой оплачено право вступить в бой лишь с Ордой, не опасаясь удара Литвы в спину, чего стоило собрать воедино на берегах Дона все русское войско, разделенное до этого на несколько частей. Только они знали весть, всего час назад принесенную в шатер к Боброку атаманом Дорошем: дозоры, рассыпанные по степи, донесли, что уже имели несколько стычек с разъездами литовской конницы, находящейся от Дона всего в двух-трех переходах.

Сейчас они стояли на пригорке позади великого князя под его бархатным стягом и смотрели на нескончаемые колонны русского воинства, идущего через Дон. Вся необъятная Русь текла мимо них, вся русская земля, поднявшаяся на бой, проходила перед их глазами. Та, что раскинулось от холодных равнин северного Студеного моря до знойных степей южного Дикого поля, от болот и лесов хмурого литовского и ляшского порубежья до раскаленных песков прикамья и поволжья.

Шли юноши, впервые взявшие в руки оружие, и закаленные в сражениях воины, не помнившие числа битв, в которых им довелось участвовать. Проходили вчерашние холопы и смерды с рогатинами в руках и топорами за поясами, повесившие на плечи самодельные деревянные щиты. Ехали на рослых боевых конях закованные в броню и грозные в своем воинском умении княжеские и боярские дружины, уже не раз испытавшие в боях крепость руки и надежность оружия.

Все они, сыны русской земли, шли на неведомое им доселе Куликово поле, чтобы завтра утром, едва поднимется солнце, перегородить его из конца в конец рядами своих червленых щитов и заслонить Русь. Сто пятьдесят тысяч восточных славян станут грудью против бесчисленного и страшного врага, собравшегося на берегах Дона с разных концов Европы и Азии: от Волги и Крыма, с Кавказа и Закаспия, с залитых солнцем итальянских равнин.

Русичи не дрогнув встретят бешеный натиск разноплеменных орд, зальют своей и чужой кровью это широкое поле, загромоздят его горами своих и чужих тел. И ничто: ни дикий напор татарской конницы, ни упорный натиск железных рядов наемной итальянской пехоты, ни визжащие орды кочевников — не заставит их отступить. Они примут на свои красные щиты и неуемную ярость полудикой степи, и строго рассчитанный таранный удар лучшей в Западной Европе итальянской пехоты. Наткнувшись на острия их длинных копий, прервет бег и останется на земле грудами тел необозримый вал кочевой конницы. Под ударами их мечей лягут рядами в русский ковыль когорты черной генуэзской пехоты, и ни одному наемнику не суждено будет увидеть вновь родную Италию.

Когда они победят и над полем битвы хрипло прозвучит сигнал трубы, созывающий уцелевших русичей под великокняжеское знамя, они вновь сомкнут ряды своих залитых кровью щитов на тех же холмах, где стояли утром. И даже у них, чудом оставшихся живыми в этой беспримерной по ожесточенности сече, видевших вокруг себя сотни смертей и самих покрытых ранами, дрогнет сердце. Потому что вчетверо короче будет стена их щитов. Из ста пятидесяти тысяч, стоявших утром под этим стягом, к вечеру останется только сорок тысяч. И каждый из них, уцелевших в этой битве, знал: доведись встретиться с новым врагом, все так же бесстрашно встретят его.

Однако другого врага не будет.

Первые литовские конные разъезды будут уже в городке Одоеве, что на реке Упа, всего в одном переходе от Куликова поля, когда Ягайло получит весть, что орда Мамая разбита наголову, а сам бывший темник едва спасся с места величайшего побоища. В тот же день Ягайло повернет свои войска обратно в Литву.

А русичи еще восемь суток будут стоять на поле, где на несколько верст в округе трава окажется по пояс мокрой от крови, разбирать завалы из человеческих тел и предавать земле своих убитых, хоронить тех, кто в этой невиданной битве спас своей смертью Русь, принеся ей немеркнущую славу и заслужив собственное бессмертие.

Но все это случится позже, а пока русичи нескончаемыми рядами двигались к донским переправам, чтобы трем из четырех идущих никогда не вернуться обратно. Даже зная об этом, никто из них не повернул бы назад и не пожелал изменить свою судьбу.

Шли последние часы перед великой битвой.

Родиной прославленного «святого» полководца древней Руси является старинный русский город Переяславль (ныне Переславль-Залесский, что на Ярославщине). Стоит он на красавице реке Трубеж, впадающей в озеро Клещино (Плещеево). Назвали его Залесским потому, что в старину широкая полоса дремучих лесов как бы огораживала, защищала город.

То был типичный русский город-крепость. Почти трехкилометровый вал опоясывал несколько сотен домов, теснившихся вокруг высокого княжеского терема. На валу возвышались крепкие деревянные стены и башни, срубленные из вековых сосен. Переяславль служил столицей князю Ярославу Всеволодовичу, человеку самовластному, решительному и твердому в борьбе с недругами, большую часть своей беспокойной жизни проведшему в походах. Входило княжество в состав Владимиро-Суздальской земли.