Я вспоминаю Соловки и думаю, насколько бы нам было там легче, если бы мы прошли подобную школу. Ребята мы были все городские. И когда столкнулись с трудностями, оказались к ним почти не подготовленными. И костра мы толком не умели разжечь, и по звездам не ориентировались. А были бы мы более подготовленные — и настроились бы гораздо быстрее, и раньше бы попали на боевые корабли.

Коснусь немного литературы, которая, я считаю, еще не сказала весомого слова о современной армии, не отразила достаточно полно и художественно сильно армейской и флотской жизни. А ведь тема эта чрезвычайно благодатная и благодарная для думающего художника. И очень актуальная.

Меня не раз спрашивали мои друзья моряки, не собираюсь ли я взяться за тему современной армии. Я же всегда твердо и однозначно говорил: нет, ибо не хочу халтурить. Ведь сплошь и рядом бывает: приезжает писатель на неделю-другую в творческую командировку, вроде бы все повидал, все узнал — можно садиться и писать. Так же, впрочем, приезжают на завод, фабрику, ферму. И получается халтура.

Когда я прихожу на современные боевые корабли, прошу показать то, что мне более или менее знакомо — ходовую рубку, гиропост, компасы. И я вижу, что техника изменилась, усложнилась, а современные матросы как специалисты грамотнее меня. Значит, чтобы писать, мне надо изучить технику. Но если развилась техника, то изменились и люди, их психология. И ее мне надо узнать. А для этого необходимо встать на боевую вахту и года два послужить. Это мне теперь не под силу.

Меня иногда спрашивают: Валентин Саввич, вы опять, как это бывало раньше, вернулись к теме Великой Отечественной войны? А я от нее никогда и не уходил. Она всегда со мной и во мне. Это для меня не тема даже — это моя юность, моя жизнь.

Теме Великой Отечественной войне был посвящен мой первый роман «Океанский патруль». Затем я написал «Реквием каравану PQ-17». Наконец, после того как узнал подробности гибели отца в рядах морской пехоты, защищавшей Сталинград, я начал писать большой роман о героике этого славного города. Сразу оговорюсь: битву в Сталинграде я вижу в плане большой стратегии и большой политики того периода, когда вершились судьбы всего мира. До сих пор помню знойное лето 42-го года — как уходил на флот, а отец покидал флот, чтобы воевать на суше. Мы встретились тогда. Он обнял меня, поцеловал, сказал «благословляю» и взял с меня обещание, что я до 20 лет не буду курить. Обещание я сдержал, а отца больше никогда не видел. Но образ отца — батальонного комиссара — всегда со мной. И, естественно, во время работы над романом о Сталинграде я должен задуматься над главным трагическим вопросом тех дней: как могло случиться, что дивизии вермахта прорвались к Волге?

Многое еще предстоит переосмыслить.

Что касается темы современной армии, то, я думаю, здесь слово за теми писателями, которые придут или уже пришли в литературу из казармы, с плаца, со стрельбища, с танкодрома, аэродрома, боевого корабля. За теми, кто с полным основанием, искренне может сказать: «Армия — любовь моя!»

Существует довольно распространенное мнение о писательском труде как о деле если и не несерьезном, то, во всяком случае, далеко не обременительном. «Подумаешь, — рассуждает иной обыватель, — сидят себе в тепле и уюте, чирикают перышком по бумаге. Это небось не кирпичи таскать. А живут-то, живут-то как! На машинах разъезжают, дачи строят…»

Грустно делается порой от таких рассуждений. Ведь литература наша — если иметь в виду истинную литературу, а не поденщину ради заработка, истинных художников, а не приспособленцев и халтурщиков — это всегда титанический труд, это полная самоотдача и добровольный отказ от многих удовольствий жизни, это своего рода подвиг, наконец.

Недаром же наша художественная словесность, начиная со времен Ломоносова и Пушкина или даже еще более ранних времен, занимала и занимает столь важное место в жизни общества, являя пример гражданственности и беззаветного служения народу.

И вот что показательно: чем талантливее художник, тем обостреннее чувствует он проблемы времени, тем граждански он активнее. Я не могу не восхищаться гражданской позицией замечательных наших писателей — Юрия Бондарева, например, или Валентина Распутина, Виктора Астафьева, Василия Белова, не только написавших такие поднимающие животрепещущие проблемы времени произведения, как «Игра», «Пожар», «Печальный детектив», «Все впереди», но еще столько сил и времени тратящих на борьбу за сохранение экологической среды, памятников старины и культуры…

А как не вспомнить «Байкальское движение», организаторами которого выступили те же В. Распутин, В. Астафьев, В. Белов.

Одним словом, истинная литература неразрывна с жизнью, а истинный художник — это трепетный нерв народа….

…Здесь мне хотелось бы, основываясь на личном, вот уже сорокалетнем литературном опыте, немного рассказать о писательском труде, приоткрыв двери собственной — как теперь модно стало выражаться — творческой лаборатории, попутно ответив и на письма читателей, в которых наряду с традиционным вопросом: «Как Вы пишете?» — встречаются вопросы и довольно курьезные, например: «Как алкоголь влияет на Вашу творческую потенцию?» и «Правда ли, что Вы можете полноценно работать, только выпив бутылку водки?» или «Откуда у Вас такая библиотека и собрание исторических материалов? Говорят, Вы обменяли все это на продукты во время блокады? А может, получили по наследству?».

Так вот, я всегда считал себя в литературе человеком случайным, ибо ни учебой, ни воспитанием не был подготовлен к общению с деликатным пером. Отец мой — Савва Михайлович Пикуль — крестьянский парень, призванный служить на один из эсминцев Балтийского флота, тоже с юности особой грамотностью не отличался, хотя человеком был достаточно незаурядным и, имея лишь начальное образование, поступил как «выдвиженец» из народа в политехнический институт, который окончил с отличием. Книг у нас в доме было немного. Помню, стояли на полке «Краткий курс ВКП(б)», томик стихов Тараса Шевченко на украинском языке, сборник М. Ю. Лермонтова. Правда, довольно много было тоненьких детских книжечек, с помощью которых отец прививал мне любовь к чтению.

К сожалению, ни одной из этих дорогих моей памяти книг не сохранилось. Они погибли, когда в наш дом попала бомба. Началом же моей личной библиотеки, о которой я позже скажу еще несколько слов, первым «камнем», положенным в ее основание, была книга историка Евгения Шумигорского, купленная мной в 1952 году за 20 рублей по старым деньгам. Я тогда заканчивал работу над первым своим романом — «Океанский патруль», где попытался передать впечатления своей боевой юности, и тогда же увлекся историей тех мест, в которых мне пришлось воевать. Начал собирать исторические материалы, книги по истории Севера.

Мое счастье в том, что я не сразу начал с истории социальных движений, с декабристов, а — с истоков, издалека, со времен варягов и освоения Севера русским человеком.

Север — это, на первый взгляд, вода, камни, небо. И, казалось бы, какая там может быть особая история? Но когда я познакомился с историческими материалами, а был потрясен величием и красотой этой истории. Гордые, красивые, сильные, добрые люди, почти сплошь грамотные. Культурные центры, богатые библиотеки, хранилища древних рукописей. Когда Ричард Ченслер впервые, при молодом Иване Грозном, случайно попал на наш Север, он в каждом доме видел чистоту, порядок, здоровье, держал в руках книги древнего благочестия, обернутые в холщовые полотенца. Для него, англичанина — Англия была тогда страной отсталой, — это было открытием…

От истории русского Севера я, естественно, перешел к изучению истории всего нашего государства. Начал серьезно изучать материалы, собирать библиотеку, очень сильно увлекался генеалогией и русским портретом.

Правда, уже в ту пору я четко осознал, что наша история настолько огромна, сложна, масштабна, что одному человеку освоить ее практически невозможно. Потому я сразу же попытался ограничить себя жесткими временными рамками — с 1725-го, года смерти Петра I, по 1825-й, год восстания декабристов. И, хотя я в своих произведениях довольно часто «окунаюсь» и в другие эпохи, это время для меня наиболее интересно. И именно о нем пишу я свою «главную книгу». Мне хочется, чтобы читатель, взяв в руки уже написанные романы «Слово и дело», «Пером и шпагой», «Фаворит» и «Аракчеевщина», над которым я сейчас работаю, мог бы представить себе то время в мельчайших подробностях, почувствовать его аромат, ощутить всю его сложность и драматичность.