— Ишь ты, — усмехнулся Грибов. — Что ж он, дурак, что ли, сам на себя клепать? Твердит, что поохотиться в тайгу забрался, истосковался, мол, по воле в колонии. А тут вдруг и наткнулся на все это дело. Хотел уж было возвращаться, а тут откуда ни возьмись — милиция.

— А почему думаешь, что именно на Волкова батрачил? — спросил Верещагин.

— Так здесь и гадать-то нечего, — устало сказал Грибов, и Верещагин вдруг увидел, что майору тоже приходится спать далеко не по семь часов в сутки, как предписывают врачи. Хоть и бодрился заместитель начальника по уголовному розыску, но устал он основательно.

— Так вот я и говорю, гадать-то особо нечего, — повторил Грибов. — Сети у всех троих одинаковые. Причем импортные. Видно, из одной партии. Таких у нас днем с огнем не сыщешь. И другое: скажи-ка ты мне, следователь Верещагин, на какие такие шиши, а главное — где бы смог приобрести только что освободившийся Рекунов нанайскую лодку, эту самую японскую сеть и прочую всячину для обработки рыбы и икры? К тому же землянка, чувствуется, была подготовлена для него заранее. И еще одна деталь: Волков, Колесниченко и Рекунов отбывали срок в одной колонии.

Он был именно такой, каким обрисовал Рекунова Грибов. Рослый, плечистый и весом, пожалуй, за девяносто. Скулы обрамляла густая борода, поверх которой на Верещагина смотрели настороженные глаза.

— Садитесь, — кивнул ему на стул Верещагин. — Старший следователь краевой прокуратуры Верещагин. Петр Васильевич.

— Это вроде как запанибрата, — усмехнулся Рекунов. — Так мы уж по старинке: гражданин начальник.

— Дело хозяйское, — согласился с ним Верещагин, внимательно изучая неудачливого мужика. — Ну что, я вас буду расспрашивать или сами желаете что сказать?

— Желаю! — будто ожидая этого вопроса и в то же время с напускной ленцой, сказал Рекунов. — Желаю знать, на каком таком основании хватают людей, а потом шьют им браконьерство. Да не просто рыбешку-другую, а прямо-таки цех рыбный. Что, своих местных прикрываете и решили на мне отыграться?

— Ну, какой же я местный, Семен Андреевич? — удивился Верещагин. — Кстати, а почему вы, вопреки предписанию, не устроились на работу, а скрывались с чужим оружием в тайге?

Видимо, на этот вопрос Рекунов давно определил ответ, и теперь он только хмыкнул, виновато разведя руками.

— Винюсь, гражданин начальник. Но вы на мое место встаньте. По-человечески. Я весь срок на железобетонном заводе хребтину гнул. Мне пыль эта да цемент вот сюда въелись! — ткнул он себя в грудь. — Я по ночам откашляться не могу. И когда там, на нарах, кашлем надрывался, то единственная мечта была: освобожусь — и в тайгу махну.

— Ну, это понять можно, — согласился с ним Верещагин. — Правда, здесь и без того чистого воздуха хватает: тайга-то вон она, кругом. А вот карабин у вас откуда? Да не зарегистрированный к тому же. А это уже статья. Хранение огнестрельного оружия.

— Карабин тот в землянке висел, — хмуро отозвался Рекунов. — Вот я и попользовался им, если вы отпечатки пальцев имеете в виду.

Верещагин, слушая ответы Рекунова, теперь уже с откровенным любопытством рассматривал его. Это был классический случай «делового» человека. Постоянная страсть наживы двигала всеми его поступками, и ему было абсолютно все равно, на чем «делать деньги». Принципов или каких-либо угрызений совести здесь не было и быть не могло. Он хорошо знал этот тип людей, а также знал и то, что в сущности своей они неисправимы. Просто с годами становятся опытней, более ловко маскируют свои делишки, но чтобы исправиться…

— Ну хватит, Рекунов, — остановил он развесистую речь мужика. — Ответьте-ка мне вот на что: Волкова давно знаете?

— Это какого такого еще Волкова? — насторожился Рекунов. — Никакого я Волкова не знаю, — чуть погодя ответил он.

— Ну что ж, так и запишем. А Степана Колесниченко?

— Да что вы мне то одно шьете, то другое? — со злобой вскинулся Рекунов. — Не знаю я никого!

— Вот как? — удивился Верещагин. — А Колесниченко в своих показаниях говорит обратное. Будто вы в одной колонии срок отбывали и, как у вас говорят, корешили. Да-да, не удивляйтесь. Вы, Колесниченко и Волков. А также он дал показания о том, что Волков еще в колонии сколотил из вас «артель», пообещав обеспечить необходимым.

— С-сучонок, — выдохнул Рекунов и плотно сжал кулаки. Потом поднял глаза на следователя, сказал с откровенной неприязнью: — То, что было, — быльем поросло. Мало ли что эта гнида надумает. А если вы Волчару имели в виду, то так бы и спрашивали. А то… Волков какой-то. Я уж позабыл, как и фамилия-то его. Он же раньше освободился. Да и не видел я его еще ни разу. Так что, гражданин начальник, клейте это ваше браконьерство еще кому-нибудь. А с меня и моего хватит, — прохрипел он.

— Ну что ж, — пожал плечами Верещагин. — Я почему-то думал, что вы умнее. А за незаконное хранение огнестрельного оружия вам так и так под суд идти. Так что эти ваши увертки насчет чужой землянки и рыболовных сетей ровным счетом ничего не дадут. Просто чистосердечное признание и помощь следствию могут быть учтены на суде. Что же касается Волкова, то он арестован и завтра будет здесь, Я могу уверить, что Волчара, как вы его именуете, вас не пощадит. И от карабина откажется. И тогда уж придется нести полную ответственность и за себя, и за него.

Когда Рекунова увели, Верещагин вложил протокол допроса в папку, запер сейф и, потянувшись, вышел из кабинета.

На улице было по-деревенски тихо. В теплой пыли, под забором, лениво дремала ушастая дворняга. Она чуть приподняла морду, хотела было тявкнуть для порядка, но, видимо, сочла это излишним и опять сонно прикрыла глаза. В упоительной истоме бабьего лета набирались тепла пронырливые воробьи.

Осунувшийся, постаревший едва ли не на десять лет, Колесниченко мерил шагами камеру предварительного заключения и пытался сообразить, что же такое произошло с ним. А главное — убит Артем! Кем? За что? Еще не полностью оправившись от месячной пьянки и оттого путающийся в собственных рассуждениях, он пытался связать концы с концами.

— Господи! — Он обхватил голову руками, присел на топчан. И его, Степана, подозревают в том, что он убил Артема! Именно так вот и сказал следователь, который только что допрашивал его в кабинете Грибова. Он ему и показания Волчары зачитал, где тот говорил, будто он, Степан, грозился «пришить своего шурина за то, что тот по рукояти самодельного ножа узнал хозяина землянки». И про пистолет сказал, что это ему Степан подсунул, когда Волчара на полу валялся. Мол, тень на плетень хотел навести. А именно из этого самого пистолета Артемку-то того… А потом, мол, он, Степан, в город свалил, чтобы, значит, временно скрыться, а потом безвинного Волчару под вышку подвести.

— Господи-и-и… — едва не завыл Степан, раскачиваясь на топчане. — За что ж ты меня так? — Спазмы сдавили горло, он скривился и, уже не стыдясь самого себя, заплакал. Громко, в голос. — Сука! Сука я проклятая! Водки… Водки мало было… На вот, захлебнись, когда к стенке поставят. Ох, ма-ма-а-а…

Вдруг он оторвал руки от лица, выпрямился, судорожно глотнул воздуха, и его бессвязное бормотанье заполнило тесное пространство камеры:

— Выходит, это он меня под вышку? А сам — чистенький? И следователь… поверил. Ведь ладно как все получается. Чтобы срок из-за рыбы не тянуть, Артемку-то и того… А как же я мог его, если…

Словно напружиненный, Степан вскочил с нар, растер виски. Что-то очень важное ускользало от сознания, но он не мог собраться, поймать эту мысль.

— Так, — опять забормотал он. — Артемка сказал, чтобы я шел в милицию, и тут же поехал к себе. Ну да, он еще сказал, что вечером с журналистом каким-то встретиться должен. В гостинице. Так… Волчаре я об этом рассказал, когда тот был на складе. Так… Потом он пришел ко мне, сунул деньги, билет и сказал, чтобы я срочно сваливал. Ну да, билет тот был на вечерний поезд. Так… Я выпил еще стакан, бросил в чемодан вещи и поехал на вокзал. Так… До поезда оставалось часа два. Так… Нюрка из винного продала два пузыря, и я один выпил там же. У нее. Вместе с Васяней, грузчиком. Так… Что же потом?