Партизаны заняли позиции, а сам он (звали его Махария) с тремя бойцами направился в сторону моста, пропал в темноте... Да...

Дамей снова задымил своей трубочкой.

— И вот неожиданно загрохотала артиллерия. Близко от нас стали рваться снаряды.

«Накрыли! Заметили! Весь наш план лети к черту!» — заволновались партизаны.

Но командир приказал не отвечать на выстрелы. Немец просто проверяет, охраняется ли мост. Пусть себе проверяет! Так и оказалось.

Через полчаса на противоположном берегу Десны показалась немецкая пехота. Немцы пошли через мост, в своей безопасности они были уверены. Тут-то и отведали они нашего партизанского угощения! Земля вдруг вздрогнула. Река вздыбилась и, казалось, потекла вспять. В небо ударили молнии. Звезды заволокло дымом.

Было так, как будто началось извержение вулкана.

Дамей передохнул.

Самое тяжелое в этом рассказе было впереди.

Слушатели и не догадывались об этом. Они терпеливо ждали.

Но Дамей как будто набирался духу. Он огляделся. Вот сидит пожилая Уарчкан, безучастно глядя на тлеющие угли. Так, наверное, вспыхивают и вновь угасают ее надежды. Третий год ждет она вестей от сына. Но молчит Саатба. Забыл, видно, старуху-мать. Другие пишут, другие возвращаются... Пусть только вернется ее Саатба... Если мать и упрекнет его, то лишь так, при случае. Пусть только вернется.

Дамей всмотрелся в ее лицо. Чует ли старая мать недоброе? ...В селе знали о гибели ее сына, но никто не решался сказать ей об этом. Ждали возвращения Дамея, друга Саатбы. Вместе они ушли на фронт, и вместе сражались друзья в партизанском отряде на Брянщине. И вот Дамей вернулся. Уарчкан не расспрашивала его о сыне. Ждала, когда придет сам, расскажет, успокоит мать.

Но Дамей все тянул с этой встречей. Он обдумывал, как бы осторожней и бережней рассказать ей о том, что знал! Тамагу, председатель колхоза, сказал, что старухе легче будет узнать о несчастье на людях. Под видом встречи с бывалым фронтовиком и созвал он стариков и старух в дом Дамея.

...Теперь, понимая, почему замялся рассказчик, Тамагу поспешил к нему на выручку.

— Как это было? — спросил Тамагу. — Кто же взорвал мост, когда по нему проходила немецкая пехота? — Взрывчатку заложили три партизана. Это было сделано мастерски: громадный железный мост вместе с людьми, танками, орудиями, как игрушечный, взлетел на воздух...

Старики восхищенно закачали головами.

Один из них спросил: — Но кто же эти молодцы? Дамей сделал вид, что не слышит вопроса.

— Потом наши открыли огонь, — продолжал он. — Ну и дали жару немцам! А тут еще подоспели части Советской Армии и довершили дело. Немало фрицев нашли себе могилу в Десне и на ее берегах. Но на берегах Десны белеет и обелиск, который поставили мы. Это памятник двум героям, павшим весной сорок третьего года во славу весны сорок пятого.

— Ты забыл, о чем я тебя спрашивал? — Кто эти герои? Почему ты не говоришь их имена? — снова повторил старик, обиженный невниманием рассказчика.

Дамей, опустив глаза, медленно произнес: — Нет, я не забыл... И никогда их не забуду. Я был тогда вместе с ними. Я уцелел, они погибли. Один из этих смельчаков носил имя... Саатба...

Уарчкан громко вскрикнула. Потом она стала озираться словно кого-то разыскивала вокруг себя. Затем встала. Видно было, что для этого она собрала все свои силы.

Она сказала: — Не плачу я... Не плачу. Мой Саатба... Мой герой!..

Уарчкан медленно пошла к выходу.

Люди встали и молча последовали за ней. И сердца всех заполнила одна мысль: «Как же велика и могуча сила, способная остановить материнские слезы!..»

Перевела К. Махова.

Ночью выпал снег. Он лежал пышным мягким слоем. Наступишь — и носок чувяка исчезает под снежной россыпью. Но на рассвете подморозило. Снег затвердел и весело поскрипывал под ногами. — Председатель колхоза «Вперед» Куатат постоял на крыльце правления, с удовольствием вдыхая свежий морозный воздух, потом вошел в комнату, служившую ему кабинетом. Это был человек средних лет, черноволосый, с густыми черными бровями и крупным носом, как-то не идущим к его лицу. Председатель, не торопясь, снял пальто, шапку, сел к столу и принялся разбирать бумаги.

Каштановые поленья, потрескивая, жарко пылали в закопченном камине. Яркие огневые языки жадно лизали дрова, но в комнате было холодно и неуютно. Налет серой пыли лежал на подоконниках, на этажерке, на чернильнице. В окнах, вместо выбитых стекол, были грубо приколочены листы фанеры, из щелей немилосердно дуло. Куатат зябко поежился и, подняв голову, позвал.

— Киамсыс! Никто не откликнулся.

Подождав немного, Куатат вышел в коридор и крикнул громовым голосом:

— Киамсыс! Затем он вернулся и с деловым видом снова уселся за стол.

Через минуту в комнату вошел бухгалтер Киамсыс — молодой человек, худощавый и длиннолицый. Он остановился возле стола, засунув палец за пояс, богато украшенный абхазской насечкой, и вопросительно поглядел на Куатата.

— Разве ты не слышал, что я тебя звал? — спросил председатель.

— Не слышал, Куатат Мамсырович. В конторе людей много — шумно.

Куатат поднял настольное стекло и, озабоченно перебирая лежавшие под ним старые, пожелтевшие бумажки, сердито сказал:

— Сколько раз просил найти монтера, чтобы он провел звонок из моего кабинета в бухгалтерию.

И, опуская стекло, добавил:

— Шум и разговоры мешают работе. Надо остановить болтунов.

— Да разве их остановишь? — уныло заметил Киамсыс. — Они словно нарочно приходят в правление, чтобы разговаривать. Один одну историю расскажет, другой — другую, третий вмешается — и пошло... А потом каждый начнет спрашивать, принес ли бригадир ведомость и сколько начислили ему трудодней. Жалуются все на бригадиров, Куатат Мамсырович. Вот я и лазаю по ведомостям, убеждаю, доказываю... А что я могу объяснить, если сам толком не знаю, правильно или неправильно выписываю трудодни?

Куатат недовольно покачал головой.

— А с кем ты сейчас разговаривал? — спросил он.

— С Кукуной.

— Что же она хочет?

— Дeнeг. Она еще не все получила. Радиоприемник, говорит, собираюсь купить.

Киамсыс покосился на дверь и понизил голос:

— Знаете, Куатат Мамсырович, о чем она рассказывала мне по секрету? Вчера ночью явился к ней Умат, совсем пьяный, и давай стучаться в дверь. Сначала табаку попросил, потом — одолжить топор. Кукуна перепугалась — она была дома одна — и не открыла ему.

— А ну-ка, позови её сюда, — распорядился Куатат.

Киамсыс вышел. Председатель задумался. Умат, конечно, работник неплохой, но уж слишком любит он поговорить на собраниях. Стоит только открыть прения — он тут как тут: выступает, критикует...

Куатат поморщился, вспомнив горячую речь Умата на последнем отчетном собрании.

— Мы отлично знаем, — гневно говорил Умат, — что бригадир Химца высеял не все семена кукурузы. Куда делись остальные? Может быть, председатель сообщит? Пусть и на другой вопрос ответит: почему он не удосужился вовремя раздать колхозникам кукурузу? Дотянул до тех пор, пока она стала портиться. За такое безобразие судить надо!

«Чего скрывать, кукуруза, действительно, подпортилась, — размышлял Куатат. — Но ведь такой недосмотр может у любого колхозника случиться, а в большом и сложном коллективном хозяйстве тем более. Умат всегда из мухи слона делает! — Да... Нелегко быть председателем. Сколько людей в колхозе — столько характеров. Вот и попробуй, найди к каждому подход. Сампал, например, пьет, пьет и Умат. Но ведь он совсем другой — спокойный... Впрочем, поступать с человеком надо так, как он того заслуживает!» Киамсыс прервал мысли председателя.

— Кукуна уже ушла, — сказал он.

— Жаль ... — протянул Куатат. — Да ты присаживайся, Киамсыс.

Бухгалтер сел. Председатель вынул из ящика и положил перед собой ручку и стопку чистой бумаги. Затем достал из кармана портсигар, закурил и, жадно затянувшись, сказал несколько смущенно: