— Я — агроном! И пусть никто не дvмает, что я мельник!

Я хочу сказать, что нет винограда, более подходящего для наших условий, чем «акачич». Неподалеку от могилы абхазского князя Келешбея археологи пятнадцать лет назад откопали пифос первого века нашей эры, и что, вы думаете, в нем было? Косточки «акачича»!

Закончить мысль мне не дали, а председатель, схватившись за голову, выбежал вон. За ним последовали все члены правления. Не знаю, о чем они совещались во дворе под липой, но через две недели мне сообщили, что отныне колхозу агроном не нужен. И меня перевели в бригадиры. А бригада моя располагалась на отшибе, в маленьком хуторе Атышаду. Народ там был хороший, трудолюбивый, и жилось нам совсем неплохо. Как-то в разгар посадки табака я собрал членов бригады под сенью огромного ореха: ведь я был не только бригадир, но и агитатор и свою беседу я повел о вреде курения.

Колхозники были поражены, узнав, что капля никотина убивает лошадь и сокрушенно покачивали головами, усиленно дымя своими трубками. Лучше пить вино из «акачича», продолжал я тем временем свою мысль, чем травить себя табаком. Приведя нeсколько ярких цитат из трудов прославленных ученых, я, кажется, добился успеха. Все хором заклеймили курение как позорный признак человеческого безволия и темноты. А когда я завершил беседу сообщением о том, что из ста покойников девяносто девять с половиной являются жертвами никотина, гневу моих слушателей не было предела.

— Долой табак!

— Даешь «акачич»! — раздавались бодрые голоса.

— Вино из «акачича» — лекарство для человека, — процитировал меня симпатичный старичок, который не отказывался при случае и от «ачкикажа». — Человек, постоянно употребляющий перед обедом «акачич», проживет ровно сто пятьдесят лет...

Весь остаток дня и весь вечер бригада дружно провозглашала тосты за мое здоровье, предавая анафеме злое зелье — табак. От слов перешли к делу: поутру бригада дружно приступила к посадке «акачича».

Вечером в нашу бригаду прискакал на коне один из членов правления. Когда он сказал, что меня вызывает председатель, я сразу же понял: бригадир этой бригаде больше не нужен, а в колхозе объявилась новая вакансия. Так оно и вышло: начиная со следующего дня я возглавил сельскую парикмахерскую. Не скажу, чтобы агрономические знания особенно помогали мне в работе, но получалось у меня в общем-то неплохо. Два парикмахера брили меня наперебой — один утром, другой вечером, когда же бывали посетители — то только вечером.

В один из дней в парикмахерскую пожаловал сам председатель, усаживаясь в кресло, он покровительственно пробасил:

— Тут, как я вижу, дела идут у тебя неплохо. Гляжу я на тебя и радуюсь: чистенький ты, выбритый. Надо было с самого начала назначить тебя сюда.

В ответ я лишь хмыкнул, уловив в словах председателя злую насмешку. Отдуваясь после горячего компресса, он вновь обратился ко мне:

— Право же, ты мне очень нравишься! Молодец! Не огорчайся, что из тебя не получился агроном, зато ты будешь отличным парикмахером, — и вышел вон, издевательски хохотнув на прощание: — А как там насчет «акачича»?..

Я хотел было крикнуть ему вдогонку: «Стой, если ты не трус!» — но язык словно застрял в горле. Бедный, бедный мой язык...

Впрочем, я не особенно тужу, что вновь утратил дар речи — знаю наверняка, что вновь у нас зайдет с председателем разговор о преимуществе «акачича», и мы опять сразимся с ним, как с тем рыжим. А потом по опыту известно что будет: я снова заговорю. И может быть, опять выйду в главные агрономы. Но лучше мне сначала стать бригадиром ...

Перевел с абхазского Г. Голубев.

Я вошел в его кабинет с табличкой «Завсклад» на двери, обитой черным дерматином, и остановился у порога.

Он стоял у стола, придавив его своим большим животом, и запрокинув голову, вливал себе в горло боржом прямо из бутылки. Это было похоже на заправку горючим некой человекоподобной машины.

— Будьте здоровы! — сказал я, когда он поставил на стол пустую бутылку ...

В ответ он зевнул, так широко раскрыв при этом свою пасть, похожую на жерло гаубицы, что я невольно вздрогнул. Со сладострастным рыданием сомкнув челюсти, он наконец обратился ко мне:

— Что тебе надо?

— Хотел бы ... досок!

— Досок нет!

— Мне немного надо. Хотя бы десять досок!

— Ни одной нет!

— Я очень вас прошу, пойдите навстречу ... пожалуйста!

Он побагровел и заорал на меня: — Ты что, глухой? Я тебе сказал, что у нас нет досок.

Что мне оставалось делать?!

Я извинился за то, что осмелился его побеспокоить, и ушел. Во дворе лесоторгового склада лежали доски — много досок, когда уходил, я их видел. Но, может быть, они куда-то уже занаряжены и поэтому не продаются!

Один сведущий человек, которому я рассказал про свой неудачный визит в эту контору, пояснил мне ситуацию.

— Доски у него есть, и они продаются, но продает их только по звонку «сверху». Он любит, чтобы ему позвонили и сказали, что такому-то «надо помочь»! Он супер-бюрократ.

Я вернулся в свое учреждение и принялся за работу, но все валилось у меня из рук. Доски, доски! Десять досочек. Если я их не добуду, то мне с семьей придется ночевать под открытым небом. Пол в моей единственной комнате прогнил, старые половицы выброшены на свалку, плотник со своими инструментами сидит в палисаднике и ждет, когда я привезу доски, но для того, чтобы у меня появились эти проклятые доски, кто-то влиятельный должен позвонить по телефону в контору к этому директору и сказать, что «мне надо помочь». Задача ясная! Но кого попросить «сделать звонок»? Я стал перебирать в памяти своих влиятельных друзей и знакомых.

— Этот не годится ... Тот, пожалуй, не обладает достаточным весом да и, может, еще супер-бюрократ просто-напросто не посчитается с его звонком.

Я смотрел на свой черный, цвета вороньего крыла, настольный телефон и думал. И вдруг мне показалось, что мой телефон, подмигнув мне, прошептал: «А я на что? Мы вдвоем отлично справимся с этой задачей безо всякой посторонней помощи».

— Как?

— Очень просто! Позвони ему сам!

— Ну, позвоню. А он спросит, кто говорит.

— А ты скажи, только сердито скажи: «Ты что, голоса моего уже не узнаешь?.. А дальше все выйдет как по маслу!»

Я так и сделал. Тогда завсклад спросил: «Кто говорит?», я сердито бросил: «Ты что, голоса моего не узнаешь?»

После некой паузы он ответил, хихикнув:

— Кто же еще может мне звонить, как не дармоед Михако!.. Слушай, Михако, еще одну левую машину — ты слышишь меня?

— Слышу, — сказал я.

— Еще одну ... сделаю, а потом закатимся с тобой в «Апацху» на копченое мясо и натуральную изабеллу ... и дадим жару!

Тут я, поняв, что он уже у меня на крючке, тоже выдержал паузу и сказал так строго, как только мог:

— Потом пойдешь со своим другом мясоедом Михако в «Апацху», а сейчас ты на paбoтe и обязан думать о делах, а не о развлечениях.

— Виноват, — это откуда говорят?

— Из Комитета...

— Из Комитета? — в голосе его послышался испуг.

— Ты что, в первый раз мой голос слышишь? — заорал я на него.

— Простите ... я думал ... я ... Комитет, — лепетал он.

— Да кто это, в конце концов, говорит со мной? — проорал я еще громче.

— Ваш покорный слуга, завсклад Хабурзания... уважаемый товарищ, извините, я думал, что звонит Михако ...

— Ладно, ладно! — смягчил я. — Хватит оправдываться. Как дела-то идут?

— Хорошо идут, — сразу встрепенулся он, — план выполнен на 120%, но мы не сидим сложа руки и готовы принять любое Ваше указание.

— Смотри, Хабурзания! Год на исходе! Не подведи!

— Не подведем, уважаемый товарищ!

— Что я еще хочу у тебя спросить ...

— Слушаю, уважаемый товарищ. Весь — внимание!

— У тебя не найдется несколько штук досок, а?

— Если нужно для Вас, — и несколько кубометров найду! Куда прикажете доставить?