А. Деникин, вспоминая период «быховского сидения», прямо свидетельствовал, что сразу же после того, как «бердичевскую группу» корниловцев доставили в Быхов, состоялось общее собрание всех «заключенных», на котором был поставлен вопрос: «продолжать или считать дело оконченным?» Единогласно признали необходимым продолжать. Так как нам точно известен день прибытия «бердичевцев» в Быхов, можно определенно сказать, что это важное решение было принято в конце сентября. Несомненно, однако, что мысль о «продолжении» появилась еще до «общего собрания», по крайней мере в середине сентября. Как мы знаем, именно в это время В. И. Ленин практически поставил вопрос о выходе большевиков из «предпарламентской игры» и подготовке вооруженного восстания против Временного правительства...
Находившийся среди «быховских арестантов» А. Ала-дьин внес предложение создать «корниловскую политическую партию», которая и возглавит контрреволюционную борьбу па новом этапе — в момент развала власти. А. Деникин приписывает себе инициативу отклонения, как он пишет, «такой своеобразной постановки вопроса», как не соответствовавшей «ни времени, ни месту, ни характеру корниловского движения, ни нашему профессиональному (т. е. военному.—Г. И.) призванию». Так это или нет, но после обсуждения было решено, что «движение» должно быть, с одной стороны, преемственно связано с «августовской борьбой», а с другой — дополнено тем, чего в ней не хватало. Это означало провозглашение «внепар-тийности», отстранение от каких-либо политических течений во имя исключительно «национальной цели» — восстановления русской государственности.
«Белое дело», таким образом, создавалось как «национальное», «патриотическое» движение, противостоящее «интернациональным», «антипатриотическим» течениям, якобы овладевшим революцией. Ставка делалась на национализм и шовинизм, способные, как думалось быхов-цам, сплотить в одном легере различные антибольшевистские элементы. Действительно, черты этой идеологии прослеживались уже в корниловщине, но в ней имелся тот «пробел», который теперь предстояло заполнить. Речь шла о выработке более или менее конкретной политической программы движения, которая отсутствовала при подготовке корниловского заговора и мятежа: тогда обозначавшиеся цели в общем не выходили за рамки требования установления «твердой власти» как на фронте, так и в тылу. Корниловская «записка», составленная в начале августа в Ставке и скорректированная Савинковым и Филопенко, в сущности, координировалась с планами, которые вынашивались и самим Керенским. Правда, в Ставке В. Завойко и некий профессор Яковлев делали наброски будущего политического и аграрного «устроения» России, но все это тогда не получило никакого развития. Теперь в Быхове создали небольшую комиссию, разработавшую так называемую быховскую корниловскую программу, которая с теми или иными модификациями, диктуемыми военно-политическим положением, и явилась политической основой «белого дела».
Она состояла из шести пунктов. Первый пункт провозглашал создание власти, «совершенно независимой от всяких безответственных организаций», впредь до Учредительного собрания. Речь, следовательно, шла о временной диктаторской власти. Второй пункт развивал первый: и местные органы власти также должны были стать «независимыми от самочинных организаций». Третий пункт касался внешней политики: объявлялось о продолжении войны в тесном единении с союзниками до полной и обеды над Германией. Лозунг мира, следовательно, исключался из политической борьбы. Четвертый пункт относился к армии и шел даже дальше корниловской «записки»: из армии изгонялась политика; войсковые комитеты и комиссары упразднялись; провозглашалась «твердая дисциплина»; армия фактически возвращалась к дореволюционному состоянию. Пятый пункт был расплывчатым, неопределенным. Говорилось об «упорядочении» хозяйственной жизни и продовольственного дела с помощью правительственного регулирования. Дальше этого быховские умы не шли, и совсем не потому, что были слишком короткими. Можно ли было в стране, охваченной революцией, говорить языком контрреволюции, открыто заявлять о ликвидации ее завоеваний в самой чувствительной — социальной — сфере? Во времена революции на словах в той или иной степени все «революционеры». И если нельзя было прямо сказать о том, что мпогшм быховцам мечтается вернуть страну к дореволюционным порядкам, то можно и нужно было провозглашать, что ото умолчание объясняется приверженностью к основному лозунгу революции: созыву «хозяина земли русской» — Учредительного собрания. Шестой — ключевой — пункт декларировал, что окончательное разрешение основных государственных, национальных и социальных вопросов откладывается до Учредительного собрания, срок созыва которого не назывался. Так уже в Быхове возникла основная политическая формула «белого дела» — «ие-предрешеиие». Надо признать, что в сложившейся ситуации, при неуклонном нарастании революционной волны, она была, пожалуй, единственно приемлемой для лагеря контрреволюции, поскольку давала возможность уклониться от каких-либо определенных политических обязательств, резервировать свои подлинные намерения, что диктовалось не только требованием их маскировки, по и реальной неоформленностью целей. «Непредрешение» пе было лишь сознательным политическим обманом, хитроумной тактикой; оно являлось и необходимостью, продиктованной обстановкой революционной трансформации, переживаемой страной. Оно было своеобразным выражением бонапартизма на русской почве, контрреволюционной политики, удерживающей отдельные элементы революции и прикрывающейся некоторыми революционными лозунгами...
Итак, решение о продолжении борьбы было выпесено единогласно, корниловская программа в общих чертах разработана, связь с внешним миром налажена. Режим содержания в Быхове был таким, что покинуть «тюрьму» в католическом монастыре не составляло особого труда. Почему же «быховцы» не бежали, странным образом предпочитали находиться в «тюрьме»? Генерал Деникин объяснил это тем, что, пока у власти оставалось Временное правительство, побег из Быхова был нежелателен но «политическим и моральным основаниям»: он мог бы лишь сыграть на руку тем, кто обвинял корниловцев в контрреволюционных замыслах. «Побег,— писал Деникин,— допускался только в случае окончательного паде-пия власти или перспективы неминуемого самосуда».
Главным все-таки было ожидание приближающегося падения власти. Оно облегчало бы и самое бегство из Быхова (для этого создавались будущие явки, запасались штатские костюмы, фальшивые документы, легкое оружие), и, что гораздо важнее, возможность формирования небольших, по крепких частей в заранее обусловленном месте. Корнилов стал подолгу, по нескольку дней, не выходить из своей комнаты; по опыту побега из австрийского плена примерно год тому назад хотел приучить прислугу и караул к своему отсутствию на людях.
Уже с октября с помощью Ставки и Чрезвычайной следственной комиссии начался постепенный «исход» быховских «сидельцев». В двадцатых числах октября в Быхове осталась примерно половина из числа находившихся здесь в сентябре. Большинство освободившихся, несомненно, направлялись в заранее определенные районы, прежде всего на Дон...
К сожалению, мы мало знаем об этом втором корниловском заговоре, завершившемся уходом на Дон и созданием там Добровольческой армии. Многое впоследствии было заслонено событиями \ ражда некой войны, кануло в Лету в период эмиграции. Связи между Быховом и Могилевской Ставкой, Петроградом и Новочеркасском приходится восстанавливать буквально по крупицам, путем сопоставления немногочисленных фактов строить более или менее обоснованные версии...
По-видимому, письмо М. Алексеева Милюкову, врученное Кокошкияу или Головину, не осталось без последствий. В финансовых и промышленных кругах Петрограда и Москвы по инициативе «Совещания общественных деятелей», в котором кадетские лид,еры играли не послед-шою роль, шел сбор средств для поддержки и обустройства вчерашних и будущих корниловских офицеров, для заблаговременной переброски их по фальшивым документам на Дон. Вообще, в первой половине октября вполне могло сложиться впечатление, что шок от провала корниловского путча постепенно начал проходить. Правая пресса все решительнее разворачивала кампанию за реабилитацию Корнилова; на втором «Совещании общественных деятелей» о нем вновь заговорили как о «спасителе России». Все настойчивее говорили, что в России теперь есть лишь две партии: «партия развала», возглавляемая Керенским, и «партия порядка» во главе с Корниловым. «Алексеевская организация» активизировала свою деятельность, хотя, надо признать, слишком большого отклика в среде российских толстосумов не находила. Алексеев был прав, когда позднее жаловался на явную нехватку «Мининых», готовых жертвовать на «патриотическое дело», творившееся новыми «Пожарскими» в Новочеркасске, на Дону.
