Савинков и Филоненко, которым было поручено ликвидировать весь этот конфликт, считали (как, впрочем, и Черемисов), что за спиной Корнилова в данном случае стояли какие-то «темные силы», прежде всего Завойко, державшийся пока в тени. Борьба двух линий вокруг Корнилова — «савинковско-филоненковской» и «завой-ковской» — обострялась. Какая из них возьмет верх: первая, связывавшая Корнилова с Временным правительством, или вторая, толкавшая Корнилова па путь крайней реакции, заносившей руку как против Советов, так и против правительства,— это был вопрос времени.

Но В. И. Лепин, умевший видеть дальше других современных ему политиков, анализируя ситуацию еще в начале лета 1917 г., точно предсказал дальнейшее развитие событий. Он показал, что в России классовые отношения складываются таким образом, что неизбежным становится появление «российского Кавеньяка» — генерала, который раньше или позже предпримет попытку «расстрелять революцию» и удушить февральскую демократию. Это произойдет, писал Ленин, из определенного взаимодействия трех борющихся сил: буржуазии (кадетов) , которая стремится положить конец революции, пролетариата (большевиков), стремящегося «к безболезненному развитию революции», и мелкой буржуазии (меньшевиков и эсеров), колеблющейся и в конце концов из-за боязни довериться пролетариату, массам примыкающей к буржуазии. Вот эта позиция мелкой буржуазии в конечном счете и создавала политическую основу для появления «Кавеньяка». «Было бы болото,—писал Ленин,— а черти найдутся. Была бы шаткая, колеблющаяся, боящаяся развития революции мелкая буржуазия,— появление Кавеньяков обеспечено» ²¹.

Обращаясь к меньшевистским лидерам, еще в июне с тревогой писавшим о том, что «в воздухе носятся явные признаки мобилизующейся контрреволюции», Ленин спрашивал: а что же они сами сделали для борьбы с этой угрозой? И отвечал: «Вы заняты были борьбой с опасностью слева. Вы пожинаете то, что посеяли, господа. Так было, так будет — до тех пор пока вы будете продолжать колебаться между позицией буржуазии и позицией революционного пролетариата» ²². Упования соглашателей на некий «третий путь», будто бы возможный посредством блока «широкой демократии» с буржуазией, на деле вели к сползанию «направо», взрыхляя почву для роста контрреволюционных сил. «Вот в чем суть,— писал Ленин.— Не Церетели или Чернов лично и даже не Керенский призван играть роль Кавеньяка — па это найдутся иные люди, которые скажут в надлежащий момент... „отстранитесь⁴⁴,— но Церетели и Черновы являются вождями такой мелкобуржуазной политики, которая делает возможным и необходимым появление Кавеньяков» ²³.

Прибытие Корнилова в Ставку в 20-х числах июля вдохновило Главный комитет «Союза офицеров», находившийся здесь же, в Могилеве. Как мы уже писали, ушедший в отставку Брусилов не очень-то жаловал Могилевский офицерский комитет, как и вообще все комитеты. На Корнилова же члены Главного комитета крепко рассчитывали. Буквально через несколько дней почти весь состав президиума комитета появился в кабинете нового Верховного. По воспоминаниям некоторых членов президиума — участников встречи полковников Л. Новосильцева, С. Ряснянского и др,, при обсуждении политической ситуации Корнилову был прямо поставлен вопрос: не считает ли он возможным «принять на себя единоличное правление»? В ответ Корнилов заявил, что подобный вопрос ему уже и ранее задавали «некоторые лица» и даже предлагали «организовать переворот» ²⁴, но он не считал и не считает это «сейчас полезным». На вопрос — а в будущем? — Корнилов несколько уклончиво ответил: «При известных условиях, возможно». Он добавил, что лично власти «не ищет», но вполне понимает, что положение может спасти только диктатура, и если уж придется брать власть, то он, Корнилов, избегать этого не станет.

Так как большинство присутствовавших на беседе членов президиума Главного комитета были скрытыми монархистами, они осторожно позондировали почву и относительно возможной реставрации Романовых. Снова Корнилов дал не вполне определенный ответ, хотя и указал, что оп лично этого бы не желал. Однако такая позиция не вызвала у собеседников Корнилова неприязни. Они сознавали, что поднимать «движение» под монархическим лозунгом в той революционной, антимонархической обстановке, которую переживала страна, означало бы уже с первых шагов обречь его на провал. Не надо было быть большим политическим стратегом и тактиком, чтобы сообразить, что для сплочения сил, враждебно настроенных или настраивающихся против революции и большевизма, лучшим знаменем может стать шовинистическое знамя «порядка» во имя «спасения» гибнущей России. Монархическое знамя же следовало пока держать в чехле. Но в дальнейшем... Как признавался председатель Главного комитета Л. Новосильцев, он лично считал, «что нам Романовых не избежать». Конспираторы из Главного комитета могли быть довольны беседой с Корниловым. Тот же С. Ряспяиский писал, что его ответы были поняты как согласие на то, чтобы со временем стать «правителем».

После этой встречи то небольшое конспиративное ядро, которое образовалось при формировании Главного комитета офицерского «союза» еще в конце мая — начале июня, стало тайно именовать себя «корниловским», «корниловской группой».

Между Ставкой, с одной стороны, и Петроградом — с другой, началось оживленное двухстороннее движение. В Могилев прибыли представители «Республиканского центра» К. Николаевский и полковник Л. Дюсемитьер. Они были приняты Корниловым, который после этого выделил полковника Л. Новосильцева и В. Сидорина в качестве связных между Ставкой и «Республиканским центром». Затем через посланца генерала Крымова — полковника Г. Дементьева была установлена связь Ставки и с «крымовской организацией».

Так, в конце июля начал завязываться узел корниловского заговора, участниками которого стали члены конспиративной группы («корниловской») Главного комитета «Союза офицеров армии и флота» в Ставке, офицеры «крымовской организации» и члены «Республиканского центра» с его организациями-«спутниками».

Не вполне ясно, как конкретно осуществлялось финансирование заговора и его головки. Имеющиеся сведения (главным образом мемуарные) отрывочны и часто противоречивы. Все же можно считать установленным, что этот вопрос решался через «Республиканский центр», связанный с промышленно-финансовыми кругами как непосредственно, так и через гучковско-путиловское «Общество экономического возрождения России».

Названные организации и группы явились прямыми организаторами корниловского выступления в конце августа 1917 г.

Более сложным представляется вопрос о степени вовлеченности в корниловщину партии кадетов. Милюков и некоторые другие кадеты позднее утверждали, что их отношение к Корнилову можно выразить формулой «сочувствие, но, к сожалению, не поддержка». Однако из кадетского же лагеря раздавались и другие голоса. В. Маклаков, например, опровергая Милюкова, считал, что, если бы не «поощрительная позиция» кадетов, Корнилов, вероятно, «не поторопился бы» и что кадеты фактически подтолкнули его «на то решение, которое было принято им позже» (т. е. в конце августа).

Думается, что истина лежит где-то посередине. ЦК кадетов не мог не опасаться, что выступление контрреволюционных генералов и офицеров обернется авантюрой и тогда провал ее, в случае если кадеты окажутся к ней причастными, нанесет партии непоправимый удар. К тому же левой части кадетов в генеральском путче и , установлении военной диктатуры виделось попрание тех либеральных и демократических принципов, которым они были искренне привержены.

Вместе с тем многим кадетским лидерам, и прежде всего Милюкову, уже после Апрельского кризиса становилось ясно, что революция (в их понимании!) «сошла с рельс», что «спасение» надо искать не на путях коалиции с социалистами, а «вне ее». Но «вне» этой коалиции был правый лагерь с его идеей «твердой власти», военной диктатуры.