Не вполне четкая линия кадетской партии по отношению к возможному военному перевороту отражала отсутствие единства, наличие в партии правой и левой группировок. И все же кадетская равнодействующая в отношении к корниловщине смещалась вправо. Явные симпатии большинства были на стороне Корнилова. Многие считали, что только генералы и военная диктатура могут «спасти положение». Им очень бы хотелось, чтобы генералы совершили переворот, покончив с «революционной анархией», но они в то же время страшились, что неудачная попытка этого переворота приведет к еще большей «анархии».
Тем не менее корниловские заговорщики и путчисты имели основания рассчитывать, что в случае успеха кадеты окажутся на их стороне и помогут им политически организоваться. Они знали: воспользоваться плодами
переворота кадеты не откажутся. И были правы. Уже в эмиграции на одном из заседаний членов ЦК кадетской партии в Париже Милюков признал, что «корниловской попытке переворота» кадеты «сознательно шли навстречу...»
Корнилов круто взялся за дело, отодвинув стратегию па задний план. Уже через неделю после прибытия в Ставку, на совещании некоторых ставочных генералов и приехавших в Могилев министров Временного правительства П. Юренева и А. Пешехонова, он прямо заявил, что для поднятия боеспособности необходимы пе одна, а три армии: «армия в окопах... армия в тылу и армия железнодорожников». Все три армии, напористо говорил Корнилов, дол ясны быть подчинены «железной дисциплине», которая установлена для армии, дерясагцей фронт. Основой дисциплины должно было стать решительное применение смертной казни не только к «мятежникам» или «неновинующимся», но и к «агитаторам», что давало возмояшость обрушить жестокие репрессии на любого «политически неблагонадеяшого».
Надо "казать, что все г;то не представляло собой исключительно творчества одного Корнилова. Сходные ели подобные предложения ранее высказывали и другие генералы, в том числе М. Алексеев и А. Брусилов. Но «корниловская программа» — программа милитаризации всей страны — была, пожалуй, наиболее систематизированной и последовательной. Ясно, что ее осуществление предполагало решительное устранение всех революционных и демократических организаций, возникших в результате свержения царизма и дальнейших завоеваний революции. Ясно также, что, открыто выступая с такой программой, Корнилов решительно выходил за рамки своей военной, стратегической компетенции (очерченной его статусом Верховного главнокомандующего) и столь же решительно вторгался в «неположенную» ему политическую сферу. Словом, Корнилов формулировал не столько военную, сколько политическую программу.
Подробную разработку ее «военной части» он поручил ставочиым генералам: начальнику штаба Ставки А. Лу-комскому и генерал-квартирмейстеру Плюгцик-Плющев-скому, а «гражданской» — «тыловым специалистам». Понятно, что эта «гражданская часть» должна была пройти прежде всего через руки управляющего военным министерством Б. Савинкова и «комиссарверха» М. Фи-лоненко, представлявших перед военными Временное правительство и его главу — Керенского. Соответствующий доклад был подготовлен в Ставке необычайно быстро, в какие-нибудь 2—3 дня. С ним Корнилов предполагал в начале августа выехать в Петроград для окончательной «утряски» и представления Временному правительству.
Выступление Кор ни лова со своей «военно-политической программой» не могло не встревожить министров, присутствовавших на совещании в Ставке, и, конечно, Керенского: фактически оно продолжало и поднимало па новую ступень ту «ультимативную линию», которую Корнилов повел по отношению к Временному правительству с момента своего пребывания на посту командующего Юго-Западным фронтом. От безапелляционного требования немедленного введения смертной казни на фронте и в тылу (в начале июля) через заносчивую декларацию о своей ответственности только перед собственной совестью (в середине июля) Корнилов теперь (в конце июля — начале августа) перешел к откровенно политическим претензиям общегосударственного характера, поскольку эти претензии предполагали резкую перемену правительственной политики. Керенский, по-видимому, все более утверждался в мысли, что «ультимативная линия» поведения Корнилова объясняется не только особенностями его «зарывчатого» характера, но что в ней имеется определенный политический расчет — на активизацию сил, стоявших правее правительства и уже смотревших на Верховного как на своего потенциального лидера, «вождя».
Нет сомнения, что за Корниловым и его окружением в Ставке с самого начала было установлено наблюдение. Главную роль должны были играть верный подручный Савинкова «комиссарверх» М. Филоненко и его небольшой штат, находившиеся в Ставке. Трудно сказать, удалось ли им действительно напасть на какой-то след заговорщиков, или настороженный, подозрительный Филоненко стал жертвой своей подозрительности. Так или иначе, в Петроград (к Савинкову, а через него, по-видимому, и к Керенскому) поступали не очень ясные, но тревожные сведения о каких-то секретных разговорах в Ставке и в офицерском «союзе», о малопонятных передвижениях войск в направлении к Могилеву, о подозрительном поведении начальника штаба А. Лукомского, начальника военных сообщений Ставки генерала Тих-менева и т. п.
Наконец, Савинков получил от Филоненко следующее зашифрованное сообщение, наверняка способное поразить читателя какой-то опереточностыо. «То, что Ваня, Федор, Генрих, Эрна, Жорж делали тогда с Запада теперь может быть в шатре с востока. Конь бледный близко, так мне кажется. Пожалуйста, исполните все то, что завтра утром вам передам». Очевидно, что Филоненко не нагромоздил бы эту словесную абракадабру, если бы она не являлась шифром, заранее согласованным с Савинковым. Названные лица — герои его романа «Конь бледный», и он должен был понять следующее: то, что эти «книжные лица» готовили для России «с Запада», т. е. революционный заговор и переворот, теперь другие, «ставочные» люди готовят для России с «востока в шатре», т. е. речь идет о противоположном, контрреволюционном заговоре в Ставке.
Но Филоненко все-таки «перешифровался». Савинков сообщил ему, что смысл полученной шифровки ему не вполне ясен. В ответ Филоненко пообещал направить доверенного солдата с секретной депешей, а пока просил вызвать в Петроград для допроса начальника военных сообщений генерала Тихменева. И снова на условном языке доносил, что этот генерал «ведет под уздцы копя бледного для Лавра» (т. е. для Корнилова), к тому он, Филоненко, имеет «много оснований...». «Я очень рад,— сообщал далее Филоненко,— что у Фонвизина (заместитель Филоненко как «комиссарверха».— Г. И.) чрезвычайно музыкальный слух; я, конечно, сделаю то, что надо человеку решительному и благовоспитанному. Примите во внимание, что я не хочу есть неспелую грушу, но вместе с тем знаю, что созревший фрукт, падая с дерева без воли стоящего под деревом, может больно ушибить». Филоненко, таким образом, декларировал свою и Фонвизина готовность продолжать наблюдение за ходом подготовки заговора.
В Петрограде, в военном министерстве, где заседал Савинков, явно насторожились. Тихменев был вызван в Петроград, но затем вызов отменили. Решили, вероятно, что при тех отрывочных и невразумительных сведениях, которые поступали от Филоненко из Ставки, такой шаг может стать преждевременным: только «спугнет» заговорщиков. Но главное, по-видимому, все-таки заключалось в другом. Корнилов со своей программой «оздоровления» фронта и тыла был нужен Савинкову (и Керенскому), и на основании каких-то, пока еще маловразумительных, сигналов от Филоненко ломать столь тщательно вынашиваемый план ликвидации «революционной анархии» они не хотели. Они рассчитывали на полюбовное соединение «красного флага» Керенского с «крепкой рукой» Корнилова. Филоненко дали понять, чтобы он не осложнял отношений со Ставкой, что, конечно, не означало прекращения наблюдения за ней. К тому же информацию о том, что там происходит, Савинков получал и по другим каналам, в частности через начальника контрразведки штаба Петроградского военного округа и военного министерства, а до этого преподавателя санскрита, доцента Московского университета II. Миронова. Этот Миронов через «агентов наружного наблюдения» и дворников установил также слежку за квартирой Завой-ко в Петрограде. Они установили, что в ней во время наездов в Петроград будут бывать адъютант Корнилова полковник В. Голицын и даже сам Корнилов. В поле зрения агентов Миронова попал и некий «Союз монархистов», хотя установить его связь со Ставкой не удалось. Подозрения, таким образом, не только оставались, но, пожалуй, и усиливались.
