Но была, по-видимому, еще одна (может быть, главная) причина, объясняющая уклончивость Керенского. Через несколько дней должно было открыться Государственное совещание, и Керенский не хотел предпринимать весьма ответственный политический шаг до получения на нем «всероссийской поддержки». «Пробуксовка», которую он, по-видимому, сознательно старался устроить «записке» Корнилова, имела своей целью сначала укрепить собственное положение у власти, а уже потом запускать в ход корниловские меры.
Недовольный Корнилов вновь «убыл» в Могилев. Недовольство проявил и Савинков, подавший в отставку.
Фактически только вмешательство Корнилова предотвратило ее.
В дни, непосредственно предшествующие Государственному совещанию, состоялось еще одно совещание: собрались «общественные деятели» несоциалистического толка — кадеты, октябристы, националисты, торгово-нро-мышленники, отставные генералы. Происходила, таким образом, консолидация правых сил. Керенский подозревал, что мотором этой консолидации являются кадеты, прежде всего Милюков. Он обвинял его в том, что Милюков снова, как перед Февралем, «организует Прогрессивный блок», но на сей раз не против Николая II, а против Временного правительства. Действительно, «Совещание общественных деятелей» вынесло резолюцию, осуждавшую коалицию с социалистическими партиями, поскольку она ведет страну «по ложному пути». Резолюция требовала создания «единой и сильной центральной власти», независимой от Советов и комитетов, и приветствовала генерала Корнилова. «Мыслящая Россия смотрит на Вас с надеждой и верой»,—говорилось в резолюции.
Большевики бойкотировали Государственное совещание, более того, призвали пролетариат Москвы к забастовке протеста.
Государственное совещание открылось 12 августа в Москве, в Большом театре, торжественно, даже помпезно. Партер и ложи заполнили около 2,5 тыс. делегатов, представлявших различные общественные слои, политические и другие организации. Но уклон получился явно правый: Исполкомы Советов крестьянских и Советов рабочих и солдатских депутатов были представлены менее чем 250 делегатами (местные Советы на совещании не были допущены вовсе).
Временное правительство, Керенский рассчитывали придать совещанию значение голоса «всей земли», как это бывало в России в стародавние времена. Как сказал Керенский в своей вступительной речи, цель совещания заключалась в том, чтобы, увидев «картину великого распада, великих процессов разрушения», охвативших страну, оно — совещание — указало бы пути выхода из этого состояния. Но, ожидая «государственного совета», «совета земли», Керенский в общем рассчитывал получить от делегатов вполне определенный ответ. «Этого,— говорил он,— можно достичь только великим подъемом любви к своей родине, завоеваниям революции, любви и беззаветной жертвенности и отказа от всех своих своекорыстных, личных и групповых интересов, во имя общего и целого...» В переводе на язык практической политики, Керенский ожидал, что Государственное совещание благословит керенщину, т. е. политическую структуру, суть которой состояла в коалиции всех партий (за исключением «крайне левых» большевиков и «крайне правых»), в бонапартистском лавировании между классовыми интересами «верхов» и «низов».
Получилось, однако, иное. Февральская революция обнажила и вывела на поверхность глубокие социальные противоречия. В ходе последующей политической борьбы они все больше обострялись. Пышные адвокатские словоизлияния Керенского уже никого не удовлетворяли, в том числе консолидирующийся правый лагерь и представлявшее его большинство Государственного совещания. Вера (если она вообще была) этих людей в том, что Керенский своими цветистыми призывами к «всеобщему согласию» отведет революционный порыв масс в тихое русло и растворит его там, почти иссякла. Их взоры теперь были обращены к Корнилову. Они ждали не «слова» Керенского, а «дела» Корнилова.
Корнилов прибыл в Москву на Александровский (теперь Белорусский) вокзал 13 августа. Как только остановили поезд, из вагонов на перрон выскочили текинцы, составлявшие конвой Верховного, угрожающе встали у всех дверей. Корнилову была устроена восторженная встреча. Приветствовавший его кадетский златоуст Ф. Ро~ дичев закончил речь призывом к Корнилову «спасти Россию». «Благодарный народ увенчает Вас!» — патетически пообещал он. Миллионерша Морозова упала перед Корниловым на колени. С вокзала на площадь офицеры несли его па руках. Сохранилась фотография: Корнилов стоит в открытом автомобиле, усыпанном цветами; рука, в которой он держит фуражку, поднята в приветственном жесте. Готовый диктатор приветствует толпу...
Керенский, конечно, понимал это. Он не мог воспретить выступление Верховного главнокомандующего в Большом театре, но он все-таки мог не допустить политического характера этого выступления. И действительно, до сведения Корнилова было доведено, что в своей речи на совещании он должен коснуться только стратегических вопросов. Корнилов коротко и резко ответил, что настаивает на свободе в выборе содержания своего выступления, хотя от «резкостей и нападок» воздержится.
97
4 Г. 3. Иоффе
Вступительная речь Керенского была, как обычно, длинной и цветистой. На ней лежала печать некой «за-болтанности», впрочем характерная для всей деятельности Временного правительства и особенно его главы. Говоря о «процессе распада и распыления», поразившем государство, о «смертельной опасности», которую оно переживает, Керенский почти истерически призывал явить всем «зрелище спаянной великой национальной силы, прощающей друг другу во имя общего». При этом он, по существу, грозил и налево и направо, хорохорясь, заявлял, что всякого, кто бы ни предъявлял ему ультиматумы, сумеет «подчинять воле верховной власти» и лично себе, «верховному ее главе». Главная угроза шла, конечно, налево, в сторону незримо присутствовавших большевиков. Но предупреждение посылалось и прокор-ниловским «верхам» армии, как мы знаем, уже давно находившимся у Керенского на подозрении. «И вам здесь, приехавшим с фронта,— говорил он,— вам говорю я, ваш военный министр и ваш верховный вождь, я правлю, как член Временного правительства, и его волю передаю вам, и нет воли и власти в армии выше воли и власти Временного правительства... Все будет поставлено на свое место, каждый будет знать свои права и обязанности, но будут знать свои обязанности не только командуемые, но и командующие...»
На заседании 14 августа Керенский предоставил слово Корнилову. Присутствовавший на заседании 11. Милюков вспоминал: «Низенькая, приземистая, но крепкая фигура человека с калмыцкой физиономией, с острым, пронизывающим взглядом маленьких черных глаз, в которых вспыхивали злые огоньки, появилась па эстраде. Почти весь зал встал, бурными аплодисментами приветствуя „верховного"». Не поднялась только относительно немногочисленная левая сторона. С правых скамей туда яростно кричали: «Хамы! Встаньте!» Оттуда неслось презрительное: «Холопы!» Председательствующему с трудом удалось восстановить тишину в зале. Уже этот инцидент отчетливо показал, сколь безнадежны выспренние призывы Керенского к «прощению друг друга ради общего», как глубок классовый, социальный раскол в стране, переживавшей великую революцию, как агрессивен ненавидевший ее правый лагерь.
Речь Корнилова (ее написал М. Филонепко и «правил» В. Завойко) выгодно отличалась от речи Керенского краткостью и прямолинейностью, хотя по тактическим соображениям он, конечно, не выразил того, что в действительности думал. Совершенно четко, однако, им было заявлено, что основной причиной «развала» в армии (да и во всей стране) он считает «законодательные меры», проведенные после «переворота» (т. е. после Февральской революции). Корнилов открыто угрожал неизбежными новыми поражениями, прежде всего на побережье Рижского залива, где возможная сдача Риги могла открыть немцам путь на Петроград. Поразительный пассаж для Верховного главнокомандующего! Но он становится понятным, если иметь в виду, что для Корнилова теперь главным врагом был не «враг внешний», а «враг внутренний». Угрожая падением Риги, он давал ясно понять: нужно провести мою программу в жизнь — и Рига, Петроград, а с ними и Россия будут «спасены». Далее он кратко изложил содержание своей «записки» (уже подписанной, как мы знаем, Савинковым и Филоненко), содержащей меры, необходимые, по его мнению, для спасения армии и страны, подчеркнув, что «разницы между фронтом и тылом относительно суровости необходимого для спасения страны режима не должно быть». И, заканчивая свою речь, явно имея в виду Керенского, Корнилов заявил: «Времени терять нельзя... нельзя терять ни одной минуты. Нужна решимость и твердое непреклонное проведение намеченных мер».
