Щелоков, Брежнев и Андропов, в тот день слышалась перестрелка. По Москве поползли зловещие слухи об убитых и раненых".

На супругах-соавторах не только креста, но и стыда нет. Откуда им такой бред привиделся? Прошло десять лет "перестройки", но в нашей печати о тех "перестрелках" не упомянуто ни слова. Забудем же о беспардонных лгунах, но еще раз отметим - примерно на таком же уровне описывается деятельность Андропова и за рубежом, и, к сожалению, иногда у нас.

Как же обстояло на самом деле? Имелись ли трения между главами крупнейших правоохранительных ведомств? Да, имелись, и со времени дряхления Брежнева постепенно и неуклонно обострялись. Брежнев при всей осторожности и внешне полном повиновении Андропова, однако, в глубине души не доверял ему. Как известно, тот не ездил с ним на охоты, не участвовал в банных, винных и тем паче иных делах. Для Генсека глава Лубянки оставался "чужим". А позже к подозрениям прибавились, видимо, и доносы. Тогда же в противовес Андропову Брежнев начинает усиливать ведомство Щелокова.

... Немногие лица, проходившие через подъезды № 1 и № 1а ЦК КПСС на Старой площади (там на пятом этаже располагались кабинеты всех секретарей и стояла дополнительная охрана), молчаливо изумлялись, почему наряду с рослым, заматеревшим уже офицером КГБ напротив него стоял юноша в красных погонах рядового МВД? Теперь-то ясно: свидетель. Безоружный, узкоплечий, глупый, но свидетель. В случае чего его пришлось бы "мочить", а это. о, это очень опасно! Об этом мы, там бывавшие, осторожно перешептывались.

Кто только не написал мемуаров о последних годах правления Леонида Ильича! Но об отношениях темной пары Андропов - Щелоков дружно все помалкивают, как сговорились. Понятно, тайны спецслужб - дело для гласного обсуждения небезопасное. И только наивный кремлевский лекарь Чазов позволил себе кратко проговориться. После известия о самоубийстве Цвигуна, пишет он, "я позвонил Андропову и рассказал о случившемся. По его вопросам я понял, что это было для него такой же неожиданностью, как и для меня. Единственное, о чем он попросил, чтобы мы никого не информировали, особенно органы МВД (зная отношения в то время МВД и КГБ, мы не собирались этого делать), сказал, что срочно будет направлена следственная группа, с которой и надо нашим товарищам решать все формальные вопросы.

Как мне показалось, Брежнев, или в силу сниженной самокритики, или по каким-то другим причинам, более спокойно, чем Андропов, отнесся к этой трагедии. К этому времени это был уже глубокий старик, отметивший свое 75-летие, сентиментальный, мягкий в обращении с окружающими, в какой-то степени "добрый дедушка". Как и у многих стариков с выраженным атеросклерозом мозговых сосудов, у него обострилась страсть к наградам и подаркам".

Как бы то ни было, но после майского пленума ЦК КПСС на Лубянке появился ставленник Брежнева Фе-Дорчук, а нелюбимый Андроповым Щелоков устоял. Нет, рано хоронили Леонида Ильича! Каковы бы ни были "перетягивания каната" в Кремле в 1982-м году, но идеологией Андропов продолжал внимательно заниматься, вникая в Детали. И тут волей-неволей опять придется вернуться к не очень значительному на общем фоне "делу Се-манова".

В августе 1981 года органами КГБ был арестован историк-публицист А. Иванов, выпустивший в "самиздате" ряд сочинений, которые идеологическое начальство сочло вредными. В течение лета и зимы по делу Иванова таскали на допросы немало людей, большинство их я знал, это были обыкновенные русские интеллигенты, ни в коей мере не злодеи и не заговорщики. Меня упредили накануне, причем довольно необычно: по телефону в конце июля меня вызвал сам начальник "пятки" генерал Ф. Бобков и, уже при встрече, профессионально-благожелательно улыбаясь, просил меня вести себя "сдержаннее" и просмотреть "круг своих знакомых". Беседа была очень краткая и состояла из общих слов.

Я не придал ей особого значения, просто предупреждают: сиди-ка ты, парень, тихо... Я ошибся.

Это был обычный для той поры, "протокольный", так сказать, шаг органов политического сыска, которые "шили дело" любому гражданину. Полагалось вести "профилактику", то есть пытаться предупреждать возможные нарушения. Вот и меня Бобков "предупредил", хотя отлично знал, что ни с подозрительными иностранцами, ни с агентами влияния я не общаюсь. Но соответствующая "галочка" в моем деле была поставлена: его мы предупреждали.

За мной было устойчивое наружное наблюдение ("наружка", выражаются в "органах"), это так мало скрывалось, что даже я, человек слабо наблюдательный, не мог не заметить. Звонил я уже только из автомата, благо у Киевского вокзала, близ моего дома, их было множество, и по ним говорили беспрерывно, так что подслушивание там крайне затруднено.

Главное для меня - это спрятать документы, в особенности мои летописные записи. Здесь, в этом без шуток опасном деле, мне с готовностью помогли мой старый друг, известный литератор Марк Любомудров и мой ученик молодой историк Владимир Колобаев. Первый спрятал чемодан на даче под Ленинградом, второй - на даче под Москвой. Сделали мы это довольно ловко, ибо Лубянка очень интересовалась моими бумагами, но концов не нашла. Дом был "очищен", что очень важно для возможного подследственного.

Теперь, много лет спустя, с удовольствием выражаю признательность Любомудрову и Колобаеву за их мужество и добавлю - спасли они не мое личное добро, а материалы отечественной истории.

.26 марта 1982 года рано утром за мной приехали два приятных молодых человека и предъявили ордер на допрос. Я разбудил жену, шепнул ей на ухо, кому звонить, если я "задержусь", и мы сели в машину. Судя по маршруту, догадался - везут в Лефортово. Неплохо. Однако, после стольких лет, могу с полной откровенностью признать, что я был совершенно спокоен: все было давно продумано и оценено, все возможные решения приняты.

Меня проводили через несколько коридоров со стальными дверями, которые гулко захлопывались позади, один из сопровождавших шел спереди, другой сзади, в кабинете усадили на стульчик против света и т.п. - словом, все шло по учебным приемам, мне уже хорошо известным. Так устроил Господь, что, прослужив пять с половиной лет в главном юридическом журнале, побывав и в лагерях, и в тюрьмах, и наговорившись с людьми по обе стороны колючей проволоки, все (нехитрые, в общем-то) следственные приемы и ловушки я знал и их не боялся. Это несведущие люди не знают и боятся, поэтому девять десятых их "раскалываются" чуть ли не на первом допросе. Нельзя за такое осуждать людей, силы тут слишком неравны. Потом научатся.

Допрашивали меня в Лефортове два дня, устроили очную ставку с Ивановым. Я все вежливо отвергал, угроз обыска и записи на видеомагнитофон не боялся (во всяком случае, так утверждал). Признался в пустяках, что когда-то покупал (не брал, покупал!) у Иванова журнал "Вече", оговорив особо, что никому его не показывал, а уничтожил. (Это чтобы мне "распространение" не пришили; соврал, конечно, все десять номеров лежат у меня, как новенькие.) Главнейшего, чего они хотели, не добились: то есть хранившихся у меня ценнейших бумаг; обыск они не устроили, сообразили, что моя квартира "очищена", а зачем им лишние скандальные хлопоты? На том, подписав осторожный протокол, и расстались.

Несомненно, что "лубянские мудрецы" во главе с генералом от сыска Бобковым накопили изрядное количество бумаг о моей скромной персоне. Увы, в архивах их уже не сыскать, уничтожены. Есть тому достоверное свидетельство. 20 декабря 1991 года в архив КГБ в подмосковном городе Чехове прибыл тогдашний депутат Верховного совета В. Шейнис и другие "демократы". Они потребовали показать им дела на ряд лиц самого разного политического направления, в том числе и на меня (мы с Шейнисом учились вместе