мог подумать, что этот сильный, волевой человек, прошедший большую жизненную школу, покончит жизнь самоубийством".

Простоватый кардиолог Чазов вряд ли даже понимал, какое необыкновенно важное свидетельство о смерти Цвигуна он оставил...

Ну, кадровые работники СМЕРШа от несчастной любви с собой не кончают, это ясно. В чем же причина? Никто сегодня не посмеет утверждать истину, но она лежит где-то в силовом поле Брежнев - Андропов. Кого-то Цвигун предал, попался, деваться ему было некуда. По нашему мнению, предал он старого друга по Молдавии, ибо именно он велел ему глядеть за шефом по Лубянке, тот же мог его попытаться перетянуть на свою сторону, обещая Бог знает что.

Реальное доказательство тому есть только одно, как в случае с Иноземцевым. Некролог по Цвигуну был подписан и Андроповым, и почти всеми, но. не было имени Брежнева. Престарелый политикан и тут четко знал свое дело: вы думаете, я ничего не понимаю, ничего не вижу? Нет, наоборот.

Каковы бы ни были тут различные предположения, но несомненно только одно: Андропов наконец-то избавился от опытного, а потому опасного соглядатая Брежнева в своем непосредственном ведомстве. А вскоре произошло еще одно неожиданное событие, которое, в общем и целом, тоже было на пользу Юрию Владимировичу.

29 января 1982 года хоронили на Красной площади Суслова. Стоял лютый мороз, лица у всех были каменные, что лишь подчеркивало общую мрачность и безучастие. Порывами дул ветер. И дважды покрывало сдувало с тела, и обнажались ноги со ступнями, что по христианским приметам знак весьма недобрый. Земля приняла яростного атеиста и интернационалиста, а кремлевский круг еще более сузился. Кстати, речь на траурном митинге произнес, напрягая все силы, сам Брежнев.

Каковы бы ни были отношения Андропова с Сусловым, но доверительными их назвать в любом случае нельзя - оба всегда оставались недоверчивыми и скрытными интриганами, не допускавшими никаких личных чувств. Но Суслов был один из немногих в тогдашнем партийно-государственном руководстве, который все же пользовался определенным авторитетом. Его ровесник Косыгин, весьма популярный и в партии, и в народе, отошел еще в 1980 году. Из старой сталинской когорты вокруг Брежнева и Андропова оставался только брежневский ровесник Д.Ф. Устинов, министр обороны. Круг претендентов на трон сужался.

Сужался-то круг, сужался, но добровольно брежневскому окружению трон Г енсека отдавать этому мрачному и необаятельному Андропову никак не хотелось. Лучше всего об этих никому тогда не известных подробностях рассказал штатный кремлевский собиратель сплетен той поры Чазов.

"Когда я как-то в феврале, через месяц после смерти Суслова, спросил Андропова, почему не решается официально вопрос о его назначении, он ответил: "А вы что думаете, меня с радостью ждут в ЦК? Кириленко мне однажды сказал - если ты придешь в ЦК, то ты, глядишь, всех нас разгонишь".

Смерть Суслова впервые обозначила противостояние групп Андропова и Черненко. Начался новый, незаметный для большинства, раунд борьбы за власть. Ее трагичность заключалась в том, что боролись два тяжелобольных руководителя, и началась она в последний год жизни дряхлого лидера страны. Мы видели, как угасает Брежнев, и понимали, что трагедия может произойти в любое время. Исходя из этого, мы даже охрану обучили приемам реанимации, хотя и понимали, что, если у Брежнева остановится сердце, восстановить его деятельность будет невозможно.

А тем временем продолжалась атака на Андропова. Кто-то из его противников, не знаю кто - Черненко или Тихонов, который понимал, что в случае, если Андропов станет во главе партии и государства, он вряд ли долго удержится в кресле председателя Совета Министров, использовал самый веский аргумент - тяжелую болезнь Андропова. В последних

числах октября 1982 года, после встречи с кем-то из них, мне позвонил Брежнев и сказал: "Евгений, почему ты мне ничего не говоришь о здоровье Андропова? Как у него дела? Мне сказали, что он тяжело болен и его дни сочтены. Ты понимаешь, что на него многое поставлено, и я на него рассчитываю. Ты это учти. Надо, чтобы он работал". Понимая, что альтернативы Андропову в руководстве партии и страны нет, я ответил, что не раз ставил в известность и его, и Политбюро о болезни Андропова. Она действительно тяжелая, но вот уже 15 лет ее удается стабилизировать применяемыми методами лечения, и его работоспособности за этот период могли бы позавидовать многие здоровые члены Политбюро. "Я все это знаю, - продолжал Брежнев. - Видел, как он в гостях у меня не пьет, почти ничего не ест, говорит, что может употреблять пищу только без соли. Согласен, что и работает он очень много и полезно. Это все так. Но учти, ты должен сделать все возможное для поддержания его здоровья и работоспособности. Понимаешь, вокруг его болезни идут разговоры, и мы не можем на них не реагировать".

Знал об этой своеобразной акции и Андропов. Буквально накануне ноябрьских праздников 1982 года он позвонил мне весьма встревоженный и сказал: "Я встречался с Брежневым, и он меня долго расспрашивал о самочувствии, о моей болезни, о том, чем он мог бы мне помочь. Сказал, что после праздников обязательно встретится с вами, чтобы обсудить, что еще можно сделать для моего лечения. Видимо, кто-то играет на моей болезни. Я прошу вас успокоить Брежнева и развеять его сомнения и настороженность в отношении моего будущего".

Я ждал звонка, но до праздников Брежнев не позвонил. 7 ноября, как всегда, Брежнев был на трибуне".

Ну, а что случилось после ноябрьских праздников 1982 года, речь пойдет далее...

* * *

Для Юрия Владимировича Андропова начавшийся 1982 год стал какой-то непрерывной цепью успехов и удач. Чем он закончился, мы еще расскажем, но вернемся в его начало. Именно тогда Андропов начал наносить Леониду Ильичу самый болезненный удар - через Г алину Леонидовну.

Известно, что одной из задач всех спецслужб во все времена являлось оберегание отпрысков своих полновластных хозяев. Не секрет, что главное тут - полнейшая скрытность, что бы ни натворил наследник, но общество знать о том не должно, все тут в воле родни.

Обычно дочери высшей советской номенклатуры были сдержанны и незаметны. Галя несколько отличалась: рано разошлась со своим первым мужем циркачом Миляевым, жила одна, вела довольно непринужденный образ жизни. О ней в Москве охотно сплетничали, особенно учитывая ее пристрастие к общению с московской художественной богемой, намекали на ее роман с танцором Лиепой, приводились подробности, но все это мы опускаем. (Кроме одной личной подробности: Галя очень любила экстравагантно одеваться. Как-то в конце 70-х мы с женой были в Большом театре, Галя шла по среднему проходу с первого ряда нам навстречу, я, естественно, разглядывал дочь Генсека, говорю жене: "Вот вырядилась, какую-то ночную рубаху надела". - "Ты ничего не понимаешь, - был ответ, -это парижское платье ручной работы".)

В конце 60-х Галя вышла замуж за молодого (много моложе ее) подполковника МВД Юрия Чурбанова - умом не блистал, но был статный красавец и вообще парень невредный. Поначалу жили они тихо-мирно, причем Юра делает блестящую карьеру, к февралю 1980-го становится генераллейтенантом, а главное - первым замом Щелокова и кандидатом в члены ЦК. Однако к пятидесяти Г аля, став уже бабушкой, опять задурила. Отбрасываем все пикантные пересуды, но случилось так.

В те же январские дни на всю Москву, а затем и на всю страну прогремело имя так называемого Бори-Цыгана. То был скромный певец-стажер в Большом театре, лет тридцати, фамилия его то ли Буряце, то ли Бурятовский, да и неважно. Все, кому надо, звали его просто - Боря-Цыган. Был он весьма экстравагантен - сладковато красив, носил норковую