Словом, если стереть случайные, сомнительные черты и оставить лишь бесспорные, общепринятые, получится, что мещанин — это человек, который нам с вами не нравится.
Не так уж много, а?
На мой взгляд, мещанством мы часто называем очень разные явления, причины которых сложны, а порой и противоречивы. Так в старину и пневмонию, и плеврит, и бронхит, и грипп называли простудой. Потом разобрались в сути и причинах каждой болезни — и стали ее успешно лечить…
Конечно, философы и социологи исследуют и описывают различные формы бездуховности, вещизма, социальной апатии. Но тем временем мы в житейском своем просторечии запутываем проблему как только можем.
Конечно, можно девушку, гоняющуюся за импортной дубленкой, назвать мещанкой. Но разве объяснит это нам, почему неглупая девушка полгода бегает за вещью отнюдь не первой необходимости? Почему готова ухлопать на нее заработок полутора кварталов? И какая связь между счастьем и цветками по подолу, которые — я и теперь в этом уверен — счастья девушке все равно не принесли бы?
Где‑то описывался один печальный случай. Маленький ребенок — то ли полутора, то ли двух лет — без конца лизал беленые стены. А если удавалось, просто сцарапывал ногтями побелку и ел. За что, естественно, получал и по рукам и по губам. А потом мальчуган умер, и выяснилось, что организму его остро не хватало кальция. То, что со стороны казалось нелепым, было на деле необходимым: мальчик добирал недостающий кальций там, где мог.
А что, если и к мещанам нам подойти не как к зловредным и злонамеренным негодяям, а как к больным? Может, и в деньгах и в вещах есть все же какой‑то необходимый их душам кальций? Или хотя бы им кажется, что есть?
Короче, зачем они — мещане?
НЕ ВЕЩЬ, А СПОСОБ
На мой взгляд, долгую и нелепую историю с импортной дубленкой породил грустный и болезненный факт: двадцатидвухлетняя девушка, воспитанная «в принципах», была нелюбима.
Шли месяцы, годы, жизнь шла — а ее, неглупую и неуродливую, никто никогда не любил. А это не пустяк. Это драма, которая, дай ей волю, может и в трагедию перерасти.
Как же остановить трагедию, которая надвигается, уже видна издали, уже слышатся ее мрачные колокола? Как осуществить свое законное человеческое право на любовь? Как догнать сверстниц, уже преуспевших за эти годы в сложной науке человеческих отношений, уже приобретших дорогой опыт счастливой, горькой, всякой, но любви? Как стать современной, уверенной, внутренне и внешне готовой к счастливой случайности?
Пресловутая дубленка была для нашей героини не столько вещью, сколько способом разом вырваться из унылой будничности, решительным шагом к счастью, символом новой, лучшей жизни.
А на это, согласитесь, не жалко ухлопать и годовой заработок.
Но — увы — невольно воспитанная строгими родителями неуверенность, «затюканность» все‑таки сказалась: отсюда необходимость в предварительной разведке, в компаньоне, в советчике с решающим голосом, отсюда полгода колебаний. Роль судьбы для девушки сыграла ее собственная нерешительность.
А что дубленка счастья ей не принесет — это я сказал не случайно.
Представьте: купила она дубленку. Ну и что?
Да ничего особенного — надела, и все. Если и стала уверенней, то чуть–чуть. Опыта общения не приобрела. Опыта человеческих отношений — тоже. Да и дубленок таких в Москве порядочно.
Нет, лучшие парни города не склоняются тут же к вышитому подолу. Да и средние не склоняются. А плохих ей не надо — девушка неглупая. Словом, счастье не купишь на Бронницком рынке даже за четыреста рублей.
Представляете, как ударит по девичьей психике неудача после шести ‘месяцев поисков, экономии и, самое главное, всевозрастающих надежд?
Впрочем, разговор сейчас не об этом.
Разговор скорей вот о чем: почему для решения важных личных проблем нашей героине понадобилась именно дубленка, именно импортная, именно с цветочками? Почему было не поискать теплое, красивое и модное пальтишко не за четыреста, а, скажем, за двести рублей?
Тупая страсть к дорогой вещи?
Нет. Просто искомая дубленка, помимо тепла и красоты, содержала в себе еще одно серьезнейшее качество. Она была престижна.
Вот ради него, ради престижа, и хлопотала в первую очередь наша героиня.
КАК ХИТРЫЙ ВИРУС…
Оглянитесь вокруг — наши квартиры забиты ненужными вещами. У стен стоят пианино, на которых не играют. В буфете сверкает хрусталь, из которого не пьют. К стенам приклепаны ковры, по которым не ходят и на которых не сидят. В шкафах висят костюмы, неудобные, нелюбимые, надеваемые три раза в год.
Эти вещи не нужны, но престижны. У соседа есть — и у меня есть!
Время от времени социологи публикуют любопытные таблицы, посвященные престижности различных профессий. Из сотни выпускников столько‑то хотят быть космонавтами, столько‑то инженерами, столько‑то ветеринарами. В практической нашей жизни эти таблички не учитываются никак. А их влияние на жизнь огромно.
Вот вам детская задачка. Киноактер и сантехник живут на одной улице, имеют одинаковый заработок, оба уважаемы в коллективе, оба являют собой пример поведения в быту.
Кто лучше?
Киноактер.
Изменим условия. Сантехник зарабатывает вдвое больше и являет пример поведения, а киноактер, увы…
Кто лучше?
Все равно киноактер.
При прочих равных условиях киноактер лучше приблизительно в шестьдесят два раза, ибо из сотни выпускников шестьдесят два стремятся в киноактеры, а в сантехники — один.
(Прошу прощения у социологов — таблицы я смотрел разные и цифры беру даже не средние, а приблизительные, и те по памяти. Но тут не в точности цифр суть.)
Нет, престиж не какая‑то там блажь озверевшего обывателя. Престиж дает себя знать в ежедневном нашем быту. Причем вещь эта гибкая и зыбкая.
Умница биолог уважаем всеми в лаборатории. Но вышел за проходную — и престиж его катастрофически падает: даже не кандидат. Родная жена — и та морщит нос: в тридцать три года сто двадцать рэ…
Физик–атомник на рынке пасует перед посредственным закройщиком: не те манеры, не тот карман.
Престиж передается по наследству, дарится, одалживается. Смешно — но факт!
Как‑то в командировке я зашел в ресторан пообедать. Водку не брал, рыбное ассорти игнорировал, и мой престиж как клиента был сразу и намертво погуб–лен. Официантка уважала меня ровно на ту бутылку лимонада, которую я имел наглость заказать.
Но тут мне повезло — в зал вошел мой давний знакомый Станислав Любшин. Знаменитый киноактер престижен даже в ресторане — ведь его узнают в лицо. Он может пить минеральную воду, кофе, даже чай без сахара — ему и это простят…
Любшин подошел ко мне, поздоровался, мы перекинулись десятком фраз, и он понес дальше свой огромный, порядком надоевший, неснимаемый и несмываемый престиж.
И в тот день, и в последующие официантки уважали меня так, будто я был иностранцем или шахтером из Норильска в первую неделю отпуска. И не зря! Ведь теперь я был человек, к которому подошел Любшин. Отблеск чужого престижа лежал и на моем некинематографичном лице…
Мы говорим: сын такого‑то. Вот вам и престиж по наследству.
У вас висит эстамп с трогательной надписью автора. Вам подарен не только лист ватмана, но и ломтик престижа.
Когда‑то было принято на свадьбу приглашать генерала. Единственный из гостей он являлся без подарка. Он приносил престиж.
Видите, как все непросто? Анекдотическое мешается с серьезным. Дома, на работе, в прачечной, в кафе, на вечеринке, на пляже — везде нам нужен престиж. Попросту нужно, чтобы нас уважали.
Принцип социализма благороден: каждому — по труду. А вот престиж, увы, распределяется по–иному. Журналиста везде, кроме собственной редакции, уважают уже за то, что он журналист. Электромонтеру такой аванс не положен. Несправедливо, но факт. Говорят, таксисты гибнут в авариях в четыре раза чаще, чем летчики. И те и другие возят людей. И те и другие необходимы обществу. Но престиж летчика — самой профессии — несравненно выше.
