– Если бы здесь были древние китайцы, – вступила в разговор Леда, – они вспомнили бы о началах Инь и Ян. Между прочим, в состав обоих иероглифов почему-то входит элемент, означающий невысокую гору[4]. С Хонной Кминт Арисота пока не знаком?

– Нет, Леда. Хонна Кминт, – добавил Оа Рцел для Арисоты, – занимается древними системами коррекции биополя. Индия, Тибет, Дальний Восток… Она уже более сотни лет посвятила этим занятиям.

– Но нам она известна больше как специалист по текстам, – вставил Риг Виоль.

– Тексты – без того, что в них написано? – улыбнулся биофизик.

– Вы заставили меня вспомнить один старинный лингвистический анекдот, Арисота, – высокий голос Риг Виоля зазвенел задорными нотками. – В конце ЭРМ[5], незадолго до Лжесоциализма, в России жил великий лингвист, санскритолог. Однажды он поехал в Берлин читать хранившиеся там санскритские рукописи. На обратном пути с ним разговорился сосед по купе. И как только услышал о санскритских рукописях, – а тогда в России был всплеск интереса к древнеиндийским сокровенным знаниям, – глаза его заблестели и он спросил, нет, вопросил: «Ну так что?! – Риг Виоль старался показать, каким дрожащим голосом вопрошал сосед по купе и как у него горели глаза. – Что же в них написано?!» – «А я не помню, – отвечал санскритолог. – Меня интересовали мор-фе-мы».

Дружный смех был ему наградой.

Оа Рцел сказал:

– Хонну Кминт хорошо знает моя сестра-близнец, Линна Θоор. Она учится в Школе Звёздного Флота и одновременно, под руководством ментора из Академии пределов знания, готовится исследовать прорывы Шакти – Тамас. Не удивляйтесь: в Академии считают, что в эту проблематику трудно прийти в зрелом возрасте, и предпочитают брать только очень молодых. Насколько мне известно, Хонна Кминт имела отношение к выбору сестры. Я соединю вас, – он кивнул биофизику и продолжал, снова обращаясь только к нему:

– На западном склоне той горы, – Оа Рцел опять указал на северо-восток, – есть обширная площадка над обрывом к морю. Я называю её молитвенным плоскогорьем. Одно из самых помеченных мест. (Арисота Крат чуть наклонил голову в знак понимания.) Значит, как условились. Я лечу туда (ну, не выдержу лететь сам – долечу на планере, доберусь пешком, неважно), ты будешь на вершине холма здесь. И начнём передачу.

– Точнее, обмен.

– Точнее, обмен.

– Только не забывай, что лететь без аппарата над морем у нас пока не очень получается.

Оа Рцел и Арисота улыбнулись, видимо, вспомнив, как это «не очень получается».

Все пятеро молодых людей, не сговариваясь, вошли в уже потемневшую, но ещё прозрачную, как дымчатый горный хрусталь, воду и сделали вплавь широкий круг, провожая приблизившееся к юго-западному склону ещё яркое, но уже не ослепительное солнце. Потом вернулись на стоянку и вновь принялись за книги и учебные стереофильмы. С наступлением темноты Оа Рцел включил защитное поле девятиножки (здесь водилась всякая живность) и, растянувшись на подстилке, широко раскрыл глаза, погружая взгляд в бездонное многозвёздное небо, где над крутым мысом высоко вознеслось созвездие Северной Короны. «Con-siderare» – всплыло в сознании Оа Рцела латинское слово: «размышлять», буквально – «быть со звёздами». Оа Рцел уснул, лишь смутно догадываясь, сколь глубокие перемены принесет в их жизнь долгая череда событий, которой сегодня они положили начало.

Именно в этот день со звездолёта прямого луча «Эрг Ноор» в созвездии Северной Короны была открыта планета Сонора.

Лагерь экспедиции находился на вершине холма, увенчанного голубовато-белой полукруглой скалой. Место выбрал Цоль Вэг – не по каким-то признакам, которые считал целесообразными для того-то и того-то, а просто выбрал. По наитию. Все знали, что Цоль – вещий, как будто физически ощущая то поле спокойной уверенности, которое создавал вокруг себя этот уже немолодой астронавт. Цоль Вэг принадлежал к числу тех редких людей, каждый из которых вызывает у окружающих безотчётное желание быть рядом с ним и делать как он скажет. Наверное, в древности такие люди становились полководцами, политиками, жрецами. Цоль Вэг стал начальником седьмой экспедиции на планету Сонора.

Экспедицию доставил сюда звездолёт прямого луча «Лоэнгрин», ведомый легендарным Вит Сваном, открывшим планету двадцать лет назад. Чтобы быстро и безопасно провести ЗПА сквозь десятки световых лет, нужно было не просто знать, а помнить чувствами весь путь в нуль-пространстве с его страшными ундуляциями Тамаса[6] – неведомого антимира, откуда никто не возвращался, – и не менее грозными провалами в наше пространство Шакти в недра звёзд. Зигзаги и повороты пути едва нащупывались приборами, и только изощрённая чувствительность нескольких сотен особенно утончённых, но и наиболее тренированных психически людей, многократно усиленная занятиями искусством, давала возможность, в сочетании с безукоризненным владением приборами, спокойно и твёрдо провести звездолёт по узкой, как лезвие бритвы, грани двух миров и выйти в пространство Шакти к заранее заданной точке – туда, где в лучах золотистой звезды сияла великолепная Сонора.

Почти отвесный обрыв левого берега широкой реки чёткой золотисто-оранжевой лентой уходил на юг от холма экспедиции к далёкому горизонту, где терялся среди изумрудных плосковершинных гор, преграждавших путь к океану. Место недавнего тектонического разлома, привлекавшее физиков и планетологов, не было видно из жилой комнаты Первого связиста экспедиции Оа Рцела, закрытое отвесными утёсами в стороне островных гор[7] справа.

Солнце уже проделало треть пути с запада на восток (у планеты было обратное вращение, как у нашей Венеры), и серебристая вдали река здесь, у подножья холма, сияла чистой голубизной. Солнечный луч, отражённый извивом реки, коснулся золотого тиснения на корешке книги, и взгляд Ирцельда, оторвавшись от окна, скользнул по книжной полке.

Уже давно люди научились хранить информацию на мнемокристаллах («памятных звёздочках»), заменявших в пути, в отшельничестве, в экспедициях гигантские библиотеки. И всё равно почти каждый брал с собой любимые книги.

Вспомните: не хотелось ли вам, разыскивая на стеллажах библиотеки однажды прочитанную полюбившуюся книгу, найти то самое издание, с тем же расположением текста на листах, набранное тем же шрифтом? Ведь на каждой из книг – на её страницах, на корешке, на обложке, – остаются незримые глазу напластования тех чувств, которые вы испытывали, читая её в первый раз. Неизмеримое никакими приборами, остаётся тепло ваших рук – и рук тех, кто листал её прежде вас. Остаются, наконец, и пометы на полях.

Вот четырёхтомник «Истории Торманса», подаренный автором – прадедушкой Кими. «История систем коррекции биополя» Хонны Кминт – тоже авторский подарок. Читанная сестрой новелла Валентина Рандина «Песня синей планеты» – их любимое литературное произведение ЭОТ (Эры Общего Труда). Томик Ахматовой на русском языке – её и Гумилева старшего Оа Рцел часто читал вместе с Риг Виолем и Арисотой. Четыре Веды. Самая первая – Ригведа – самая зачитанная. Всё. Остальное – на мнемокристаллах. «Звёздочки» хранили и записи любимых произведений музыки и живописи, записи фильмов, театральных постановок, голографические портреты близких людей и снимки милых сердцу уголков Земли и других планет.

Оа Рцел сделал несколько пассов руками, давая знак своему СДФ. Тотчас же в комнате повеяло запахом морских брызг и разогретой земным солнцем сухой травы; возникло изображение скалистой оконечности тонкого мыса посреди синих прозрачных волн, в которых играли подводные искры – понтелы. На самом краю, в полуметре над почти беспенными гребнями стояла, обратясь лицом на юг и высоко подняв правую руку в немом приветствии, обнажённая светловолосая девушка. Сильный южный ветер поднял и разметал густую копну золотистых волос Леды Стэц, и искры света, брошенные солнцем в высоко взлетевшие волны волос девушки, казалось, вторили понтелам.