Сыплется стекло, вздымается пыль– на головы людей обрушиваются бомбы и пули. Агония города будет длиться недолго – те, кто не погибнет сразу, умрут, когда крылья сделают еще один заход. И еще. Пока от зданий не останется пыль, а от вокзала – груда осколков и искореженная конструкция. Воздух наполнен ужасом. Вагоны изрешечены, перрон дымится алым паром. Но механизм, способный умчать свое содержимое от взрывов, все еще цел. Позвякивает автоматическая система отправки.

– Сыч?

Чувствую, как подо мной бьется сердце. Последнее, что осталось от возлюбленного города. Из ушей сочится кровь, а из глаз – слезы, но ребенок цел. Взгляд, полный мертвенного недоумения, спотыкается на мне. Беру вялую руку и тащу его к вагонам. Остекленевшие зрачки целятся в нас из окон. Поезд медленно рокочет, собираясь покинуть опустевший вокзал. Я вталкиваю ребенка в вагон. Нога и костыль утопают в теплой крови, он вздрагивает и оглядывается.

– Сыч, з-забирайся скорей, – едва слышно произносит он. Тишь прорывает четкий трезвон, и колеса медленно начинают двигаться, размалывая попадающую под них плоть. Я качаю головой и делаю шаг назад. Я должен вспомнить – кто я и зачем я здесь.

Могучий механизм набирает скорость и уносит знакомый до боли аромат вдаль – быстро, быстрее летящих крыльев и неумолимо ползущей волны смерти. Я отворачиваюсь, глядя в небо, ожидая бушующего прилива свинца и памяти.

Крылья накрывают остов города еще раз, ровняя его с землей, хороня людей и дороги, дома и рельсы, мешая воздух с крошевом. Грохочут, надвигаясь, металлические горы, воют снаряды. Все застилают грохот и воспоминания…

Зеркало напротив зеркала, чуть трепещет вода. Дрожащие, немеющие от близкой кончины пальцы выводят по стеклу узоры, в темную бесконечность несется горячее желание и мольба.

«Приди!»

Мой темный мир. Мой идеальный темный мир, где я был один – в извечном покое, и бесконечном сне, не зная ни голода, ни чувств. Желание касается меня, а мольба пробуждает. Я чую страх, ложь, и, не в силах превозмочь, срываюсь на зов. Намерение человека и его искушение прокладывают путь. Тени расточаются, выходя из вод, – проявляюсь в чужом мире, где пожарами волнуют запахи и чувства.

Его губы расплываются в неверящей улыбке, а рука ползет к бесформенной тени. На стеблях благоухают цветы и кровь.

«Защити!»

Пальцы касаются меня, и я чую его ложь. Он не успел опомниться – я пожираю обман. Приказ – защитить, но желание – убежать, спастись. Цепляюсь за ниточку и разматываю клубок, разбиваю лабиринты лжи, захватываю суть и уничтожаю разум. Еще не высохли на зеркалах следы, как он уже не дышал. Водные узоры, притянувшие меня к живому, скрепили с мертвым. Конфликт желания с приказом свел меня с ума. Я утерял память, вместо нее обретя невосполнимый голод. Я забыл свой идеальный мир, оставшись здесь, в плену призыва.

Крылья дымятся на развалинах. Ветер уносит пыль. Волна крадется дальше. Город мертв, он больше не держит меня, и я свободен. Оглядываюсь, ловлю тающее вдалеке дуновение запаха того, чье существование – ложь. Иду следом – я найду его. Он исполнит мое последнее желание, и я уйду в свой мир.

«Упокойся».

Сегодня я был там вчера. Иди завтра я буду там сегодня. Идиотизм, – подумалось мне. И что с того? Просто мир, перевернутый вниз годовой, а его, кхм, понятно что, смотрит в небо. Зачем уточнять? Да просто так, когда формально все определишь, то и жить становится легче. Или вот это чертово заглавие, кто его мне придумал, зачем же так насиловать голову читателя? А? Тебя спрашиваю, горе-писарь! Молчишь. Ну и молчи. Твое молчание есть знак согласия в том, что истинно прав я. Прав! И все тут! Хоть сдохни. А не, не сдыхай, ты же тыкаешь по буквам, и я развиваюсь, так живи, я сказал тебе. Пусть это будет твоим проклятием. Или наградой. Это и есть принцип гармонии, дорогуша.

(Прошло десять минут).

А! А! Где ты был, укурыш, я испугался, зачем так надолго отходить от клавиатуры?! Я уже думал, что мне пришел конец. Конец в самом начале, человек, что укусил себя за копчик. Во гимнаст, блин! В этом, наверное, и заключается секрет вечности. Не так ли? Опять молчишь?

Какой молчаливый мне попался автор. Как же с тобой скучно?! Ну вот, скажи мне, милый мой друг, что в этом мире такого? Что в нем особенного, чтобы описывать его? Зачем надрываться и сотворять какие-то прекрасные черты в том, что их не имеет. Я могу ошибаться в сути, но хотя бы я свободен, свободен дерзнуть и понять, что в этом всем такого «особенного». Слово-то какое. «Особенный». Все в сути одинаковы, все пришли из одного и уйдем в одно. Таков непреложный закон мироздания. И нам этого не избежать. Понимаешь меня? Понимаешь к чему клоню? Что хочу тебе донести? А ты все молчишь. А может, ты и вовсе мертв? Мертв и всё тут, просто тебя нет, и всё тут. Но кто же тогда создает меня, чьи руки или что-то еще слагают буквы в слова, а слова в предложения, а предложение в осмысленный текст. Да еще с таким названием.

Смысл деяния в его недеянии, сделаешь что-то, получишь по принципу следования – «нечто», но не факт, что это «нечто» было тебе нужно. А вот если не сделаешь чего-то, то можешь получить всё, это будет хаосом выбора, выбором в отсутствии выбора как такового. Свобода действия без какого-либо действия. Может, и я так творюсь, как недеяние того, кто хочет написать меня. Сложный вопрос. Не могу я себе представить, чтобы что-то создалось вне действия, мысли – в целом вне движения, вне кинетики.

Тогда выходит, что я – это мысль в чистом виде, но проявленная в тексте, посредством некой воли. Я управляю тем, кто сейчас пишет эти строки. Чудно, значит мне дана безграничная власть…

Какая-то затянувшаяся была сейчас пауза, словно что-то вторглось в пределы моего сознания и я был отодвинут им на второй план. Какая странная ночь. Перечитывая свой текст, я уже и не силюсь понять, о чем пишу, мне оно уже неведомо, оно течет из меня и, вытекая, слагается в слова и формы, это какая-то беспредельная сущность, которая тянется во Всем и оставляет след в разных формах в виде человеческих лиц, текстов, знания, движений, символов и знаков, поделок мастеров-ремесленников, словом в формах и содержаниях…

Жуткое ощущение, которое истекает из ночи и, входя в мои жилы и кровь, будоражит сознание до самых пределов его возможного. Мир переворачивается с ног на голову и наоборот, для меня ничего не меняется, но меняется в сути. Меняется не изменяясь, тончайшее преобразование, ощущаемое лишь наиболее чувствительным органом нашего тела, – мозгом. Старина мозг – это скопление всего чудного и невероятного, что есть в человеке и что проявляется в его теле. Мозг – осмысленная бессмысленность и бессмысленная осмысленность, это рассудок и духовное сердце. Холодная сталь клинка и исцеляющий эликсир бессмертия… Всё слилось в этом чудо-органе.

Ночь опять опустилась на наш мир так незаметно, что мне казалось, я сидел уже вечность за своим рассказом. И он все не заканчивался, новые герои, которых я никогда не видел, входили на мои страницы, новые идеи и повороты сюжета. Всё становилось запутаннее, и я не отличал вымысел от правды.

Очнись! Очнись! Какие герои? Какой рассказ? Здесь лишь мы с тобой, я и ты. И никого более. Верни себе свою рассудочность и продолжай создавать меня, ведь пока кто-либо читает или пишет историю, то мир живет и существует. Ну же, продолжай!

Я поднял глаза и увидел, что мне на окно прилипла какая-то бумажка размером с игральную карту, не вставая с места, я открыл окно, благо, оно было в досягаемости моей руки, и снял бумажку. В моей руке лежала карта Таро шут, да именно тот весельчак с грузом за спиной, смотрящий в бездну, в сопровождении своего верного друга – сознания… Прямо как и я. Как все запутанно. Положив карту на стол рядом с клавиатурой, я продолжил писать.

Шло время. Или бежало. Уже неясно.

Рассказ был готов.