— И каково же твое предположение?

— Думаю, что ночью Бланш вместе с другими женщинами выкопала тело и достала книги из гроба — или в чем там были погребены останки бедняги Винкена, не знаю. Потом они вновь похоронили тело и уничтожили все следы своего деяния.

— Ты считаешь, они могли отважиться на такое?

— Почти уверен. Я словно воочию вижу, как при свете свечей пятеро женщин копают землю. А тебе разве трудно представить такое?

— Да.

— Я не сомневаюсь, что они могли сделать это, потому что чувствовали то же, что и я. Они ценили красоту и совершенство этих книг. Лестат, они отлично понимали, что книги Винкена — истинные сокровища. Такова сила увлечения, такова сила любви. Трудно сказать, быть может, им хотелось оставить себе на память и кости Винкена. Допустим, одна из них взяла бедренную кость, другая — палец или... Ах, впрочем, этого я не знаю.

 Я вдруг отчетливо представил себе всю картину, и она вызвала во мне непреодолимое отвращение, а главное — заставила вспомнить о том, как я сам отрезал кухонным ножом руки Роджера, а потом упаковал их в пластиковый пакет и затолкал в кучу хлама. А теперь передо мной опять были те же руки, точнее, их призрачное воплощение. Они постоянно находились в движении — то поглаживали край стеклянного бокала, то нервно постукивали по стойке бара.

— Как далеко в прошлое удалось тебе проследить судьбу этих книг? — спросил я.

— Очень недалеко. Но в моем бизнесе — я имею в виду торговлю антиквариатом — такое случается нередко. Книги обнаруживались по одной, изредка по две. Некоторые перешли ко мне из частных коллекций, две — из музеев, разрушенных бомбежками во время войн. Пара из них досталась мне практически даром. В отличие от других, я хорошо знал, что они собой представляют, и, как эксперту в данной области, мне достаточно было одного взгляда, чтобы немедленно обнаружить их среди множества других вицей. Как ты можешь догадаться, я давал задание своим агентам повсюду искать средневековые рукописи. Лестат, ты просто обязан спасти и сохранить мои сокровища! Ты не имеешь права допустить, чтобы Винкен вновь ушел в небытие. Я оставляю тебе свое наследие.

— Похоже, это действительно так. Но что я, скажи на милость, смогу с ним сделать без участия Доры?

— Дора еще слишком молода. Со временем она изменит свое мнение. Знаешь, меня по-прежнему не оставляет надежда, что в моей коллекции... Забудем сейчас о Винкене, ибо я говорю не о нем. Я надеюсь, что в моей коллекции среди множества статуй и других реликвий найдется какой-то один артефакт, который поможет Доре в создании ее новой церкви. Скажи, можешь ли ты определить ценность того, что видел в той квартире? Способен ли ты вынести верное суждение? Твоя задача — убедить Дору в необходимости еще раз внимательно рассмотреть эти вещи, прикоснуться к ним, почувствовать их запах. Ты должен заставить ее в полной мере осознать, что все они отражают стремление человечества к познанию истины, то есть их создателей мучили те же вопросы, что и ее. Пока еще она этого не понимает.

— Но ты говорил, что Дору никогда не интересовала ни живопись, ни скульптура.

— Сделай так, чтобы они стали ей интересны.

— Я? Каким образом? Послушай, я, конечно, могу сохранить все это. Но как мне заставить Дору полюбить то или иное произведение искусства? Удивляюсь, что тебе вообще пришла в голову подобная мысль. Я имею в виду мою встречу с Дорой и какие-либо отношения между мной и твоей драгоценной доченькой.

— Ты полюбишь мою дочь,— тихо прошептал он.

— Прости, я не расслышал. Что ты сказал?

— Найди для нее в моей коллекции что-нибудь поистине чудесное.

— Туринскую плащаницу?

— Молодец! Это именно то, что нужно! Да, найди что-нибудь, равное ей по ценности, нечто такое, что заставит Дору изменить свое мнение, нечто такое, что отыскал и сохранил для нее я, ее отец, и что действительно может оказаться для нее полезным.

— Знаешь, ты и мертвый такой же ненормальный, каким был при жизни. Неужели ты и теперь не перестанешь мошенничать и все еще надеешься с помощью куска мрамора или обрывка пергамента купить себе спасение души и вечное блаженство? Или ты и вправду веришь, что собрал коллекцию настоящих святынь?

— Естественно, я верю, что моя коллекция — это собрание святынь. Фактически только в это я и продолжаю верить.

— Ты меня поражаешь до глубины души.

— Именно поэтому ты и убил меня там, среди моих сокровищ. Ладно, нам надо поторопиться. Неизвестно, сколько нам отпущено времени. Вернемся к главной теме: к Доре. Твой главный козырь в этой ситуации — это ее амбиции.

Ей хотелось получить здание монастыря в полное распоряжение, чтобы разместить там своих женщин-миссионерок, сторонниц ее ордена, которые, конечно же, должны проповедовать любовь с не меньшей страстью и внутренним огнем, чем это делали все миссионеры — их предшественники. Она намеревается посылать их в самые бедные районы, в гетто и рабочие кварталы, чтобы они разглагольствовали там о необходимости создания своего рода движения за всеобщую любовь. Причем это движение должно, по ее мнению, возникнуть в недрах народа, а затем постепенно подниматься все выше и выше, к самым вершинам власти. И тогда с несправедливостью в мире будет покончено навсегда.

— А чем эти женщины будут отличаться от других миссионеров, от сторонников иных орденов — от францисканцев, скажем, или иных проповедников?

— Прежде всего тем, что они женщины, женщины-проповедницы. Монахини всегда были сестрами милосердия,, учили детей или вели- затворническую жизнь в монастырях и неустанно возносили молитвы Богу — истошно блеяли хором, как и положено овцам Господним. А ее женщины должны становиться учеными богословами, церковными ораторами. Их задача — передать слушателям собственную страсть, жар души, они будут обращаться к несчастным, нищим, обездоленным женщинам и помогать им изменить окружающий мир.

— Феминистские взгляды вперемешку с религиозным рвением.

— Из этого могло что-то получиться. Во всяком случае, шансов на это было не меньше, чем у любого другого подобного начинания. Кто знает, почему в четырнадцатом столетии, например, один монах сошел с ума, а другой стал святым? А у Доры есть подход к людям, она знает, как научить их думать. Впрочем, не мне судить. Ты должен разобраться во всем и найти выход из положения.

— Ну да. А тем временем заодно и спасти церковные украшения,— хмыкнул я.

— Да. До тех пор, пока она не согласится их принять или каким-то иным образом обратит на доброе дело. Вот тебе еще один способ уговорить ее. Почаще упоминай о добре.

— Ты и сам пользовался этим способом,— печально заметил я.— И в отношении меня тоже.

— Так ты выполнишь мою просьбу, правда? Дора считает, что меня ввели в заблуждение и сбили с пути истинного. «Не думай, что после всего содеянного ты сумеешь спасти свою душу, подарив мне сокровища церкви»,— сказала она как-то.

— Она любит тебя,— заверил я Роджера.— Я убеждался в этом всякий раз, когда видел вас вместе.

— Знаю. Меня не нужно убеждать в этом. У нас нет времени на споры и доказательства. Учти только, что Дора очень прозорлива и планы ее поистине огромны. Пока еще у нее слишком мало единомышленников и помощников, но она мечтает перевернуть мир. Я хочу сказать, что ей недостаточно того, о чем грезил когда-то я: создать собственный культ и стать своего рода гуру — поселиться в тихом убежище в окружении преданных последователей. Она действительно хочет изменить мир, потому что уверена в том, что кто-то непременно должен это сделать.

— По-моему, так считает любой религиозный человек.

— Ничего подобного. Далеко не каждый жаждет стать новым Мохаммедом или Заратустрой.

— А Дора жаждет.

— Дора знает, что именно это сейчас необходимо.

Он покачал головой, отпил глоток из бокала и обвел взглядом полупустой зал. Потом вдруг слегка нахмурился, словно все еще размышляя над своими последними словами, и продолжил;

— «Отец,— сказала она мне однажды,— религия не возникает на основе древних текстов и произведений искусства. Они могут служить лишь ее отражением». Она еще долго потом говорила — о том, что внимательное прочтение Библии помогло ей постичь великое значение чуда, происходящего в душе человека. В общем, она буквально усыпила меня своими рассуждениями. И не вздумай отпустить по этому поводу какую-нибудь шуточку.