— Согласен. Ты даже не представляешь, с каким пониманием и уважением я отношусь к твоей философии! — воскликнул он.— Ты говоришь моими словами.

— Однако там, наверху, взору моему предстало нечто иное,— продолжал я.— Передо мной раскинулся рай. Прекрасный до совершенства сад — ион больше не был Садом Зла! Я видел его собственными глазами.

Я вновь разрыдался.

— Знаю, знаю...— произнес Мемнох, стараясь успокоить, утешить меня.

— Ладно...

Стыдясь собственной слабости, я снова распрямил спину. Потом порылся в карманах, нашел носовой платок и вытер им лицо. Клочок льняной ткани еще сохранил запах моего дома в Новом Орлеане. Естественно, ведь он лежал там в кармане пиджака вплоть до сегодняшнего вечера, до того момента, когда я вытащил его из шкафа и отправился на поиски Доры, чтобы похитить ее...

Неужели все это происходило в течение одной ночи?

На этот вопрос у меня не было ответа.

Прижав платок ко рту, я ощутил тепло и запахи Нового Орлеана — его земли и пыли.

Я промокнул губы.

— Ладно,— безжизненным тоном повторил я.— Если ты еще окончательно не проникся ко мне отвращением...

— Ни в коем случае! — откликнулся Мемнох тем вежливым тоном, какой был обычно свойствен Дэвиду.

— Что ж. Тогда поведай мне историю сотворения мира. Расскажи мне все. Продолжи свое повествование. Говори! Я...

— Что ты хотел сказать?

— Я должен знать!

Он поднялся на ноги и стряхнул травинки со своего свободного одеяния.

— Именно этих слов я от тебя и ожидал. Теперь мы действительно можем приступить...

— Если ты не против, давай прогуляемся по лесу и там поговорим,— предложил Мемнох.

— С удовольствием.

Он смахнул травинки с одежды — великолепно сотканного штапельного одеяния простого покроя. Такие широкие, похожие на мантию одежды люди носили как в недавние времена, так и несколько тысячелетий назад. Телосложением он был крупнее меня — впрочем, как, наверное, и большинства людей,— внешне же соответствовал всем мифическим описаниям ангелов, за исключением разве что того факта, что крылья его по-прежнему оставались прозрачными, словно скрытыми за некой завесой, позволявшей им оставаться почти невидимыми,— скорее ради удобства, чем с какой-либо иной целью.

— Мы сейчас вне времени,— сказал он.— Пусть тебя не беспокоит присутствие в лесу всех этих мужчин и женщин. Они не способны нас видеть. Никто вообще не может нас сейчас видеть, вот почему я позволяю себе пребывать в таком обличье. Мне нет необходимости возвращаться в темное тело дьявола, которое Он считает наиболее подходящим для моих земных путешествий, или принимать избранный мною скромный облик обыкновенного человека.

— Ты хочешь сказать, что в ангельском обличье не мог появиться передо мной на земле?

— Нет. Мне пришлось бы долго спорить, доказывать, умолять, чтобы Он разрешил, и, откровенно говоря, я не желал этого,— пояснил Мемнох.— Такое обличье чересчур впечатляет, оно обеспечило бы слишком много очков в мою пользу. Принимая его, я выгляжу уж слишком хорошим. Однако только в таком виде я имею право появляться в раю — иным Он лицезреть меня не желает. Но я Его не виню. Если быть честным, путешествовать по земле легче и проще всего, если внешне ты ничем не отличаешься от обыкновенного человека.

Меня чуть покачивало, и потому я с готовностью ухватился за его руку, оказавшуюся неожиданно крепкой и теплой. Его тело казалось не менее плотным, чем тело Роджера перед окончанием нашей с ним встречи. А мое тело оставалось моим — в целости и сохранности.

Волосы мои растрепались — впрочем, в этом не было ничего удивительного. Я наспех провел по ним расческой, потом стряхнул с одежды пыль и травинки и убедился, что темный костюм, который я надел в Новом Орлеане, к счастью, в полном порядке. А вот рубашка оказалась порванной у воротника — возможно, я слишком поспешно пытался ее расстегнуть, когда не хватало воздуха. Так или иначе, но даже здесь, посреди густо заросшего сада, больше похожего на лес, я не утратил присущего мне облика денди.

Мне еще не приходилось бывать в таких местах. С первого же взгляда бросалось в глаза, что это не обычный тропический лес,— он был менее густым, чем джунгли, хотя и казался столь же девственным.

— Вне времени...— повторил я слова Мемноха.

— Да, и мы можем гулять здесь, как нам вздумается,— подтвердил он.— Если тебе интересно знать, твоя эпоха наступит лишь через несколько столетий. Тем не менее, повторяю, люди, которых мы здесь встретим, не могут нас увидеть. Так что волноваться не о чем. Не тронут нас и звери. Мы всего лишь наблюдатели, не более, и не имеем возможности влиять на ход событий. Идем же. Я знаю эти дикие места как свои пять пальцев, и если ты последуешь за мной, то вскоре убедишься, что прогулка пройдет без затруднений. Мне необходимо рассказать тебе очень много. И окружающая обстановка вскоре начнет меняться.

— А твое тело... Это иллюзия? Или оно действительно вполне осязаемо и столь совершенно?

— Видишь ли, ангелы по природе своей существа невидимые,— пояснил Мемнох.— То есть мы нематериальны в том смысле, в каком материальны все физические тела на Земле или во вселенной. И в любом другом смысле, какой ты сам придаешь слову «материя». Однако в своих прежних догадках ты абсолютно прав. Все мы обладаем неким телом, основой, и способны из множества самых разнообразных источников притягивать к себе любую подходящую в тот или иной момент материю, дабы облечь ею основу и сформировать вполне функциональное тело, которое впоследствии можем разрушить или растворить по своему усмотрению.

Мы медленно, но легко шагали по траве. Мои довольно-таки массивные ботинки, предназначенные для нью-йоркской зимы, отлично подходили и для ходьбы по неровной почве.

— Иными словами,— продолжал объяснять Мемнох, огромными миндалевидными глазами глядя на меня сверху вниз (он был дюйма на три выше меня ростом),— наши тела ни в коем случае нельзя назвать ни заимствованными, ни фальшивыми. Суть в том, что какой бы материей ни была облечена и проникнута основа, она принадлежит мне, и мое тело представляет собой совокупность этой основы и необходимых ей в данный момент видов материи.

— То есть сейчас ты выглядишь так, потому что так выглядишь?

— Совершенно верно. Дьявольское обличье — это наказание во имя искупления, человеческий облик — хитрая уловка. Но мой нынешний вид — истинный. В раю множество подобных мне ангелов. Твое внимание было приковано главным образом к душам людей. Однако ангелов нам встречалось тоже немало.

Я силился вспомнить, попадались ли мне на глаза существа необычно высокого роста или с крыльями. Кажется, попадались, но я не мог утверждать это с уверенностью. В ушах моих вновь зазвучали дарующие блаженство райские громы. Я вновь ощутил исходящие от обитателей рая волны радости, наслаждения и довольства судьбой. Но ангелы?.. Нет, ангелов я не заметил.

— Я принимаю свой истинный вид,— вновь заговорил Мемнох,— когда пребываю в раю или покидаю его, однако нахожусь вне времени. Иначе говоря, когда принадлежу сам себе и не занимаюсь земными делами. Другие ангелы — Михаил, Гавриил и им подобные — при желании могут появляться на земле в своем прославленном и всем известном облике. И это выглядит вполне естественно. Материя, которую они притягивают силой собственного магнетизма, позволяет им выглядеть необыкновенно красивыми, такими, какими создал их Господь Бог. Однако в большинстве случаев они не разрешают себе такую роскошь и путешествуют среди людей под видом обыкновенных мужчин или женщин, ибо так проще и удобнее. Слишком часто ошеломляя человечество, сбивая его с толку, мы лишь препятствуем достижению своих целей. Причем это равным образом относится и к Богу, и ко мне.

— Вот в этом-то и состоит главный вопрос. Какова же все-таки твоя цель? Если ты не несешь в себе зло, то что тогда? Какие дела ты вершишь?

— Позволь мне начать с сотворения мира. И прежде всего позволь сказать, что мне неизвестно, откуда, зачем и каким образом появился Бог. Этого не знает никто. Писатели-мистики и все пророки земли, будь то приверженцы индуизма, иудаизма, египтяне или последователи Заратустры, в один голос признают невозможность постижения божественных истоков. Откровенно говоря, меня этот вопрос никогда особо не занимал, я не считаю его главным и тем не менее почему-то уверен, что рано или поздно, пусть даже накануне конца света, мы непременно все узнаем.