Я видел их по всем направлениям. Этих прочих.
Один эпизод перерастал в следующий, пепельные цвета становились ярче или тускнели в пасмурной мгле, и то здесь, то там из неистовых бурных адских полей возникали очищенные от греха души. Барабанный бой сменялся леденящими душу воплями, толпу мужчин в грубых белых балахонах подталкивали к пылающим поленьям; они простирали руки к душам, которые, съежившись, выли и кричали в раскаянье, в ужасе от узнавания.
— Бог мой, мой Бог, мы прощены!
Что это за внезапный порыв отвратительного, зловонного ветра?
Вверх взлетели души с раскинутыми руками, их одежда вдруг спала или растаяла, превратившись в неразличимые одеяния спасенных.
И открылся туннель.
Я узрел свет, узрел мириады душ, свободно летящих вверх по туннелю к сиянию небесному; туннель был совершенно круглый в сечении и расширялся по мере подъема, и на одно блаженное мгновение, один блаженный крошечный миг, в туннеле снова зазвучали песни небес, словно его обводы были созданы не движением воздуха, а чем-то твердым, от чего могли отражаться эхом эти эфирные песнопения, и их организованный ритм, их душераздирающая красота пронизывали чудовищные страдания этого места.
— Я не знал, не знал!
Голоса звучали громче. Туннель сомкнулся.
Я споткнулся, тычась то туда, то сюда. Здесь солдаты терзали копьями молодую женщину, другие в это время рыдали и порывались оторвать ее корчившееся в муках тело от мучителей. Там. младенцы ковыляли на пухлых ножках, с протянутыми вперед ручонками, чтобы попасть в объятия рыдающих отцов, матерей, убийц.
А вот пригвожденный к земле, с закованным в доспехи телом, с длинной рыжей бородой, с открытым ртом, из которого вырывались вопли, лежал один из солдат и проклинал Бога, проклинал дьявола, проклинал судьбу.
— Я не буду, не буду, не буду!
— Знаешь, кто стоит за этими дверями? — произнес мрачный призрак-прислужник в облике женщины с прекрасными волосами, в бесплотной белизне струящимися вокруг лица. Она коснулась моей щеки мягкой ладонью.— Взгляни сюда...— Двухстворчатая дверь начала открываться, стены комнаты были уставлены книгами.— Твои мертвые, возлюбленный мой, твои мертвые — все те, кого ты убил!
Я уставился на лежащего на спине рыжебородого воина, изо рта которого раздавалось рычание: «Никогда, никогда не скажу я, что это справедливо, никогда, никогда...»
— Это не мои мертвые,— прокричал я, повернулся и побежал. Но опять споткнулся и снова упал лицом вниз на мягкое ложе из тел. В отдалении исчезали в пламени руины какого-то города; рушились стены; пушка грохнула в очередной раз, и воздух наполнился ядовитым дымом; люди падали и заходились в кашле; общий припев «я не знал» сливался в одну стройную ноту, и этот порядок был хуже, чем его отсутствие!
— ПОМОГИТЕ! — все кричал я. Никогда не испытывал я подобного облегчения от крика, никогда не ведал я такого чистого и всепоглощающего малодушия, чтобы криком взывать к высоте небес в этом Богом забытом месте, где вопли заполняли все пространство и никто тебя не слышал, никто, кроме улыбающихся мертвецов-прислужников.
— Учись, дорогой мой.
— Учись.— Шепот, как поцелуй. Душа индийца с головой в тюрбане и смуглым лицом.— Учись, мальчик мой.
— Взгляни наверх, посмотри на цветы, посмотри на небо...— Женщина-призрак из прислужников танцевала по кругу, ее белое платье то пропадало в клубах копоти и дыма, то вновь появлялось, ступни ее тонули в глине, но затем уверенно выбирались на твердое место.
— Не дурачь меня, здесь нет сада! — заорал я. Я стоял на коленях. Одежда моя была изорвана, но под рубашкой был Плат! Он был у меня!
— Возьми меня за руки...
— Нет, отпусти меня! — Я просунул руку под пиджак, чтобы накрыть Плат. Пошатываясь, мне навстречу поднялась неясная фигура с простертой рукой.— Ты, ты, проклятый мальчишка, ты, грязный щенок, ты — на улицах Парижа, словно сам Люцифер, сияющий золотым светом, ты! Подумай, что ты сделал со мной!
Из тьмы проступила таверна, мальчик, падающий навзничь от удара моего смертельного кулака, покатившиеся бочонки и крики пьяниц, набросившихся на меня.
—Нет, остановитесь! — зарычал я.— уберите его от меня. Я его не помню. Я никогда не убивал его. Не помню. Говорю вам, я не могу... Клодия, где ты? Где ты — та, кого я обидел? Клодия! Николя, помогите мне!
Но были ли они там, затерявшиеся в вихре, или исчезли, давно пропали в туннеле на пути к сияющему торжеству наверху, па пути к радостным песнопениям, вплетающим тишину в свои мелодии и аккорды? Молитв я уже не слышал, тех молитв, что шли оттуда, с небес.
Мои вопли лишились всякого достоинства, и все же насколько дерзко звучали они для моего слуха.
— Помогите, кто-нибудь! Помогите!
— Неужели тебе надо сперва умереть, чтобы затем послужить мне? — спросил Мемнох. Он возник предо мной, гранитный ангел тьмы с распростертыми крыльями. «О да, разрушь эти ужасы ада, пожалуйста, пусть хоть в этом своем ужасном виде!» — Ты вопишь в аду так же, как пел на небесах. Это мое царство, это наша работа. Помни о свете!
Я упал назад, ударился при этом плечом и ушиб левую руку потому что не хотел отпускать Плат, который держал правой рукой. Я увидел над головой промельк небесной голубизны, осыпающиеся с зеленых веток лепестки цветков персика и свисающие с этих же веток ароматно пахнущие плоды.
Дым застлал мне глаза. Коленопреклоненная женщина сказала мне:
— Теперь я понимаю, что никто не может простить меня, кроме меня самой, но как могла я сделать с ней такое — она же такая маленькая. Как я могла...
— Я думала, тут — другое,— прошептала молодая девушка, хватая меня за шею и касаясь своим носом моего, пока говорила,— но ты знаешь эту доброту, просто когда держишь его за руку, а он...
— Прости! — молвил Мемнох и стал продвигаться вперед, осторожно отодвигая души в сторону.
Но толпа напирала; бледные фигуры мчались надо мной и вокруг, словно стремились к какому-то, мне невидимому источнику их тревоги.
— Прости! — прошептал Мемнох.
Он выхватил из толпы выпачканного в крови монаха, коричневая сутана которого была изорвана в клочья, ступни — обожжены и покрыты волдырями.
— В твоем сердце — власть! — сказал Мемнох.— Стань лучше Его, подай Ему пример.
— Я люблю... Его...— С губ призрака слетел шепот, а сам призрак неожиданно исчез.— Он не мог допустить, чтобы мы так страдали... Не мог.
— Он прошел испытание? — спросил я.— Прошла ли его душа освидетельствование в этом адском месте? Было ли достаточно слов, которые он сказал? Или он ползает где-нибудь здесь, в грязи? Или же туннель взял его наверх? Мемнох! Помоги мне.
Я повсюду искал монаха с обожженными ступнями. Искал и искал.
Взрыв потряс городские башни, и они обрушились. Огромная мечеть рухнула. Человек стрелял из ружья по бегущим. Женщины в покрывалах с хериками падали на землю.
Громче и громче гремел колокол.
— Боже милосердный! Мемнох, колокол звонит, слушай! Больше чем просто колокол!
— Колокола ада, Лестат, и они ни по кому не звонят! Они звонят по нам, Лестат! — Он схватил меня за ворот, словно собираясь оторвать от земли.-— Вспомни свои слова, Лестат. Колокола ада — ты слышишь зов колоколов ада!
— Нет, отпусти меня. Я не понимал, что говорю. То была поэзия. То была глупость. Отпусти меня. Я не могу это вынести!
Под лампой вокруг стола с десяток людей спорили над каргой, иные — обняв друг друга и указывая на различные участки, окрашенные в тусклые цвета. Повернулась чья-то голова. Мужчина?
Лицо:
—Ты!
— Отпусти меня! — Я повернулся и был отброшен к стене с книжными полками; книги попадали, блестя корешками и ударяя меня по плечам. Господь милосердный, мои члены не могли больше этого вынести. Я заехал кулаком в сверкающий земной глобус, укрепленный на причудливом деревянном обруче. На меня уставился пустыми глазницами стоящий на коленях ребенок.
Увидев дверной проем, я побежал.
