— Вот и отлично, — закончил Воронов. — Об остальном, если захотите узнать, приходите завтра ко мне. Сообщу кое-что. И вам будет что мне рассказать. На том и порешили?

— Порешили; — без всякого энтузиазма откликнулся Бочаров.

11 августа 1942 года двухмоторный бомбардировщик № 33 из 127-го авиаполка взлетел с прифронтового аэродрома и взял курс на запад. Экипаж самолета состоял из трех человек. Пилот — капитан Добруш Василь Николаевич, белорус, женат, сорока лет, беспартийный кадровый военный. Штурман — капитан Назаров Алексей Иванович, русский, женат, тридцати двух лет, член партии, кадровый военный. Стрелок-радист — сержант Кузнецов Сергей Павлович, русский, холост, девятнадцати лет, комсомолец, в армию призван в 1941 году.

Самолет имел две пулеметные установки и нес девятьсот килограммов бомб. Он миновал линию фронта и прошел над Белоруссией. Люди, сидевшие в нем, обхитрили противника при переходе линии фронта. Они прорвались сквозь расставленные почти по всему маршруту ловушки: истребительные аэродромы, зенитную артиллерию, аэростаты заграждения. Они скрывались в облаках от увязавшихся за ними возле Минска истребителей. Они проскочили мимо Белостока — там их ждали эрликоны. Они пять часов выдерживали нечеловеческое напряжение ночного полета, когда только фосфоресцирующий свет приборов да зеленоватые точки звезд служили им ориентирами, а единственной связью с окружающим миром был гул бомбардировщика, ставший почти осязаемым, и вторглись в воздушное пространство Германии.

...Командир полка полковник Баклыков долго тер ладонью лоб и хмурился. Наконец он поднял глаза на Добруша.

— Садись, Василь Николаевич... — Он подвинул к нему пачку папирос, потом вспомнил, что Добруш курит трубку, и чертыхнулся: — Будь оно неладно!.. Как себя чувствуешь?

Капитан поднял брови:

— Хорошо.

— Ладно. Вот что. Сегодня ночью наши соседи пойдут на Кенигсберг. Мы посоветовались и решили послать тебя с ними...

Многие уже совершали регулярные налеты на военные объекты Германии. Полк сто двадцать седьмой только приступил к ним. Неделю назад на Кенигсберг ушел первый самолет. Потом еще два. Ни один из них не вернулся.

«Так, — подумал Добруш. — Дело упрощается тем, что идти придется с группой. Но техника...»

Новых машин полку еще не дали, хотя и обещали со дня на день.

— Как только мы получим пополнение и новую технику, полк полностью переключится на Берлин, Кенигсберг, Данциг. А без опыта сам знаешь...

— Ясно, — сказал Добруш. — Разрешите идти готовиться?

— Подожди. — Полковник потер ребром ладони переносье и вздохнул. — Как у тебя штурман и стрелок?

— Для такого полета не годятся.

— Подбери сам штурмана и стрелка и доложи мне. Можешь взять из любого экипажа.

— Спасибо, товарищ полковник.

— Да брось ты эту официальщину! — поморщился полковник. — Мы не на дипломатическом приеме.

— Спасибо, Анатолий Андреевич.

Полковник улыбнулся.

— Вот так-то лучше. Ах, черт! — воскликнул он в следующее мгновение. — Не хочется посылать тебя на это задание. Мне нужен хороший командир эскадрильи. А пока... твое прошлое...

— Не будем об этом, Анатолий Андреевич, — поспешно перебил Добруш. — Оно касается только одного меня.

— Меня касается еще больше, — возразил Баклыков. — Слишком большая роскошь держать тебя на звене, в, то время как у меня нет приличных комэсков. Ну ладно. Иди, возвращайся, и тогда посмотрим...

— Постараюсь.

Выйдя наружу, Добруш посмотрел на восток. Было рано, но небо уже высветлилось. На нем четко рисовалась полосатая колбаса ветроуказателя. Полотняный конус вытянулся параллельно земле. Если бы не чуть заметное трепыхание свободного конца, можно было бы подумать, что он сделан из жести.

Ветер северный, двадцать метров, отметил капитан. Если к ночи не, утихнет, снос будет большим. Придется экономить горючее.

Он шагал по начавшему лысеть березняку. Среднего роста, грузный, рыжеватый, с плоским красным лицом и редко мигающими зелеными глазами. Левую щеку его от глаза до мочки уха пересекал безобразный шрам — памятка первого дня войны, когда он поднимал свою эскадрилью из образовавшегося на аэродроме крошева. Тогда он был еще истребителем.

— Василь Николаевич! — окликнули его.

Капитан замедлил шаг, потом повернулся. Его догоняла маленькая белокурая женщина в гимнастерке и юбке защитного цвета.

— Что же это вы не заходите? — спросила она с упреком, подойдя ближе. — Совсем нас забыли?.

Он покачал головой.

— Не в этом дело. Просто...

— Просто... что?

Добруш хотел зайти, потом передумал. Он знал, что она была бы рада. Она всегда радовалась его приходу и всегда пугалась. Как будто между ними должно было произойти что-то такое, чего уже нельзя поправить.

Ее звали Анной. Она работала телефонисткой в штабе.

Иногда ему с ней было хорошо, особенно после возвращения из полета, пока он был полон гулом и грохотом, пока все вокруг качалось и подпрыгивало и он медленно приходил в себя после той свистопляски, из которой вырвался.

Но чаще было плохо. Добруш всегда мучительно переживал неопределенность. Даже в полетах для него хуже всего было не тогда, когда начинали вспухать дымки зенитных разрывов и по воздуху хлестали, словно плети, пулеметные трассы, а пока небо было мирным и спокойным. Пока все спокойно, никогда не можешь знать, откуда тебя ударят.

В отношениях с этой женщиной все было неопределенно.

— Почему вы молчите? — спросила Анна.

В ее голосе прозвучала обида.

— Я был занят, — сказал он.

Она подумала.

— Нет. — Потом спросила: — Зачем вас вызывали? Вам лететь?

Ему не хотелось говорить правду, но не хотелось и лгать.

— Нет. То есть да. Пустяки.

— Когда?

— Вечером.

— Вечером... — сказала она. — Вон что...

Она прикусила нижнюю губу и ударила друг о дружку сжатыми кулачками.

— Кенигсберг. Так?

— Да, — неохотно сказал капитан. — Откуда вы знаете?

Она не ответила.

— Я только не знала, что это вы. Ох!..

Капитан передернул плечами."

— Кому-то все равно надо, правда? Почему же не мне?

— Потому... потому.., А разве вам самому хочется лететь?

— Не знаю. Задание мне не нравится, — признался Добруш неожиданно. — Но ничего не поделаешь. Да и... послушайте, почему вы никогда не одеваетесь как следует? — спросил он с досадой, заметив, что она вся дрожит. — Вы же простудитесь!

Анна как-то сразу погасла.

— Да, — проговорила она уныло. — Ничего не поделаешь... Господи, как бы я не хотела, чтобы вы улетали именно сегодня! Нельзя разве отложить?

— Обычно таких вещей не делают, — пояснил капитан терпеливо. — Да и с какой стати? Ведь это ж моя работа.

— Да, с какой стати... — повторила она. — У меня сегодня день рождения. Я хотела... Я думала...

Капитан склонил голову.

— Поздравляю вас.

— Спасибо. Я...

— Сколько вам?

— Двадцать шесть...

— Вы очень молоды, — сказал капитан. Он вздохнул. — А я вот уже совсем старик...

— Это не имеет значения, — возразила она.

— Очень даже имеет, — невесело усмехнулся капитан.

Он подумал, что это имеет даже слишком большое значение, когда к сорока годам выясняется, что ты остался ни с чем, но промолчал.

— Ничего вы не понимаете! — воскликнула Анна, и капитан с удивлением увидел на ее глазах слезы. — Ничего!

Капитан смешался. Похлопав руками по карманам, он вытащил трубку, повертел ее в руках и сунул обратно. Потом взял Анну за плечи.

— А теперь идите. И одевайтесь впредь как следует, — сказал он сердито. «Черт те что! Хотел бы я знать, кто из нас больший дурак», — подумал он. — И перестаньте, пожалуйста, реветь. Совсем это вам ни к чему.

— Хорошо, — сказала она. — Ох! — вырвалось у нее вдруг. — В жизни себе не прощу, если с вами что-нибудь случится... Вы... вы вернетесь?