— Сотенные! — заорал он и, схватив меня за руку, потащил за собой.

Девушка-кассир, видимо болевшая за нас душой, встретила меня с улыбкой.

— Остается только полтораста. В последнем мешке, вероятно, будет не меньше.

Наконец подсчет был закончен.

— Два миллиона шестьсот восемьдесят тысяч семнадцать рублей пятнадцать копеек! — провозгласил подошедший к этому времени управляющий.

— Сколько же недостает? — спросил я хрипло.

— Двести восемьдесят восемь рублей сорок пять копеек.

— Хо, хо! — воскликнул радостно Хоменко. — Это примерно на полтора литра водки по базарным ценам. Такую цифру еще можно выдержать.

— Не беспокойтесь! — обратился ко мне управляющий, демонстративно не слушая Хоменко. — На утрату разменной монеты можно составить акт. Ведь у вас же есть свидетели.

— Это потом! — махнул я рукой, встал и пошел искать жену, которая дожидалась меня на крыльце, но в дверях дорогу мне загородил старший лейтенант.

— Ну как? — спросил он с живым интересом.

— Можете не беспокоиться, — сухо ответил я.

— Ошибаетесь, — возразил он невесело. — Как раз теперь-то и настала моя очередь беспокоиться. Ведь я тоже, как и вы, деньги привез. Приказали доставить в банк, а я их сам не считал, не до того было, вот и потрухиваю.

День был воскресный, и многие из курортников уехали на теплоходе «Россия» в Сухуми. Оставшиеся, всего человек десять-двенадцать, сидели на веранде и явно скучали.

— Что это у вас за орден? — спросил я лежавшего с книгой в шезлонге пожилого добродушного бородача, показывая на глубокий коричневый шрам на его широкой груди. — В каком бою вы его заслужили?

— К сожалению, не в бою, — ответил бородач, приветливо улыбнувшись. — Как раз из-за этого «ордена» мне и не пришлось побывать на войне.

Завсегдатаи нашей веранды, привыкшие получать каждый день порцию чрезвычайных происшествий, почуяв, что пахнет новым рассказом, стали перебираться поближе.

— Может, расскажете? — спросил один, наиболее нетерпеливый.

— Отчего не рассказать, — согласился бородач, откладывая книгу. — Только не знаю, интересно ли вам будет.

Он немного помолчал, глядя в подернутую легким маревом голубую даль, словно заглядывая в свое прошлое, потом устроился поудобнее и вздохнул.

— Начало войны застало меня в глухом сибирском таежном селе. Работал я тогда директором леспромхоза. Коренной сибиряк, выросший в лесу, я любил тайгу, рыбалку, охоту, и работа в леспромхозе была как раз по мне.

Город с его шумом, дымом никогда меня особенно не привлекал, а с широким миром мы и так, я считаю, общались достаточно с помощью газет, журналов, книг, радио, кино.

Жена, верный спутник в моих скитаниях по таежным углам Сибири, была мне под стать. Она тоже не очень увлекалась театрами, магазинами, нарядами, тем более что и времени для этого не хватало — работала сельским врачом. А это значит — вечно в больнице либо в разъездах. Вот так и жили мы до самой войны.

Едва я услышал о предательском нападении фашистов, как тотчас решил, что если началась война, то нужно и мне воевать. Передал леспромхоз своему заместителю, попрощался с женой, сам запряг свою любимую лошаденку и махнул в райцентр, в военкомат. «Вот он я, хочу на фронт». Но военком посмотрел мою карточку и сказал усталым голосом:

— Когда потребуетесь, мы вас и так не забудем.

Я в райком, а там мне:

— На каком основании вы бросили доверенный вам пост?!

В общем, прочитали мне мораль о паникерах и некоторых товарищах, не понимающих, что успех войны решается не только на фронте, но и в тылу.

Делать нечего, пришлось возвращаться. Однако по делам службы я задержался в районном селе на двое суток. Устроил кое-какие служебные дела, еду обратно, вдруг, гляжу, навстречу мне катит моя супруга. Бросился я к ней, спрашиваю:

— Что случилось? Куда ты собралась?

— Не волнуйся. Получила повестку. Призвана в армию. Ведь я же лейтенант медицинской службы.

Обнял я ее и чуть не заплакал от обиды. Вот ведь как бывает. Все у нас вышло наоборот. Жена ушла воевать, а я, здоровый и сильный мужик, остался в глубоком тылу и по уши залез в свою работу, тем более что она становилась с каждым месяцем все сложней и трудней. Наряды на материалы, горючее, продовольствие все уменьшались, а план заготовок леса все увеличивался, а ведь выполнять его теперь стало для нас делом чести.

И вот на фоне этой картины начались в нашей местности очень неприятные происшествия, о каких раньше и слышно не было. Поехала, например, женщина-колхозница на базар в районный центр, повезла картошку продавать и исчезла вместе с лошадью и с картошкой. У ветеринарного врача угнали лошадь: поехал он рыбки половить, стреножил лошаденку, пустил ее пастись, а когда хватился, ее и след простыл. В начале зимы дошла очередь и до нас.

Послал я по первопутку молодого паренька на паре лошадей свезти хлеб и кое-что из продуктов на дальний лесоучасток. Проходит время, должен он уже вернуться, как вдруг вместо него приезжает вся бригада. Вваливаются ко мне в кабинет, все злые как черти, орут:

— Вы что нас голодом морите? Мы кто для вас, люди или собаки?

Оказывается, парень с продуктами к ним и не приезжал. Куда делся — неизвестно. Заявили мы в милицию, сами бросились на розыски. Последний раз видели его ребята из геологической партии, чай он у них пил, грелся. Выехал еще засветло в ту сторону, куда следовало, однако получилось так, что не доехал. Пропал, как в воду канул.

Находились такие, которые предполагали, что паренек был себе на уме, лошадь продал, а сам сбежал, но мы-то отлично знали — не могло этого быть: хороший был парень, достойный всякого доверия. И мы очень его жалели.

Прошло примерно с месяц после этого печального происшествия, как получил я наконец повестку от военкомата. Все у меня было уже подготовлено на этот случай: и заместитель подобран дельный, и документы держались в ажуре. Сдал я дела честь честью, выпил по рюмке с друзьями и отправился в райцентр.

Подмораживало. Дорога шла лесом. По обе стороны ее, как на параде, выстроились высоченные черные ели. Тишина стояла поразительная, только снег визжал под полозьями да пофыркивала лошаденка.

Еду я таким образом и раздумываю, о чем еще нужно сказать в райисполкоме, как, вижу, бегут мне навстречу сани, запряженные серой легкой лошадкой, а в них на каком-то высоком сиденье, не то тюке, не то ящике, сидит бородатый человек в пестрой собачьей дохе.

Свернул я в сторону, дал ему дорогу, причем моя лошадь чуть не по пузо в снег провалилась, а как только он проехал, я вдруг сообразил, что ведь этот дядька на нашей лошади едет, на той самой Ласточке, что пропала вместе с парнем, который вез продукты на лесоучасток!

Однако, пока я выбирался на дорогу, пока, глядя вслед саням, раздумывал, что делать, они укатили довольно далеко. Этак можно было и упустить внезапную находку. Я живо повернул лошадь, понукнул ее и вскоре стал заметно настигать бородача в пестрой дохе. Между тем он, видимо, заметил мой маневр и, нагнувшись, начал что-то шарить у себя в сене под ногами. Я полагал, что бородач ищет кнут и сейчас станет настегивать Ласточку, чтобы уйти от погони, но, к моему удивлению, он поднялся на ноги и стал ее придерживать.

Когда я подъехал вплотную, он вовсе остановил лошадь и, встав коленом на свое высокое сиденье, уставился на меня рыжеватыми мрачными глазами из-под насупленных, сросшихся бровей.

Лицо его я не особенно запомнил. В памяти осталось только, что оно было худое, бледное, заросшее бурой щетинистой бородой.

— Ты что вернулся? — крикнул он мне, оскалившись, как будто смеясь. — Или забыл что?

— Ничего не забыл, — волнуясь, ответил я. — Ты лучше скажи, где раздобыл свою кобылу?

— А это не твое дело, — ответил он, все так же по-волчьи скаля зубы. — Ну-ка поворачивай обратно!

И тут пола его дохи чуть отвернулась, и из-под нее выглянуло вороненое дуло винтовочного обреза.